Тайны дворцовых переворотов
Шрифт:
Петр точно спрогнозировал реакцию закосневшего в старомосковских привычках подданного. Повсеместного активного сопротивления реформам не будет. Их инициатора, конечно же, осудят, даже проклянут, но распоряжения под нажимом сверху исполнят. Да, вера в справедливость наследственного монарха опять пошатнется, и весьма существенно. Однако она постепенно восстановится, когда преобразования заработают и принесут первые положительные плоды. Те же плоды помогут заблокировать вспышку второй Смуты, которая, разумеется, начнет назревать по окончании энергичной деятельности царя-реформатора. Что касается пресса, должного выдавить из населения реализацию высочайших предписаний, то сформированная государем особая гвардия, всецело от патрона зависимая, вполне справится с ролью принудительного механизма. Та же гвардия превратится в кузницу новых военных и гражданских кадров, в притягательный центр для всех тех, кто захочет послужить преобразованной России.
Дерзкая операция Петра Великого увенчалась успехом. Маятник общественных симпатий
1740 год. Как погиб Волынский
Имя Артемия Петровича Волынского общеизвестно. На протяжении многих десятилетий считается, что роковым для него, кабинет-министра, обер-егермейстера императрицы и главы Конюшенной канцелярии, стал проект задуманных им реформ, обсуждавшийся в кругу близких друзей – «конфидентов» – осенью 1739 – зимой 1740 года. Якобы фаворит царицы Анны Иоанновны, герцог Курляндский Эрнст-Иоганн Бирон и вице-канцлер Андрей Иванович Остерман воспользовались прожектерством своего политического оппонента, чтобы опорочить его в глазах государыни и безжалостно расправиться с ним.
Однако, если внимательно прочитать не помещенные в сборниках и журналах отрывки и выжимки из документов, посвященных процессу Волынского, а подлинные следственные дела из фондов РГАД А, включая факты, опущенные или незамеченные публикаторами, то становится очевидным, что не проекты привели к гибели знаменитого кабинет-министра, а иные обстоятельства, поистине удивительные и в чем-то уникальные.
Вечером 4 февраля 1740 года Артемий Петрович Волынский присутствовал на одной из последних репетиций маскарадной процессии, которой предстояло удивить императрицу и петербуржцев через два дня, во время шутовской свадьбы Квасника – князя М. А. Голицына. Дело происходило на Слоновом дворе, рядом с Фонтанкой и Летним садом. Кабинет-министр, отвечавший за организацию торжества, придирчиво наблюдал за передвижениями делегаций разных народов – малороссов, татар, самоедов, киргизов и т. д., разглядывал их причудливые костюмы и интересовался готовностью к церемонии экипажей – саней, запряженных волами, свиньями, козами, собаками или оленями. Особенного внимания заслуживал слон – подарок персидского посла. На нем собирались привезти новобрачных к выстроенному прямо под окнами императорского Зимнего дворца дому из чистого невского льда.
Вельможу явно увлекло увиденное, почему он с большим неудовольствием оторвался от зрелища и посмотрел на того, кто посмел обратиться к нему в такой момент с какой-то жалобой. Недовольство мгновенно обернулось гневом, когда Артемий Петрович узнал в дерзкой личности Василия Кирилловича Тредиаковского, секретаря Академии наук, придворного рифмоплета и креатуру обер-шталмейстера Александра Борисовича Куракина, старого недруга Волынского. Кабинет-министр даже не потрудился выслушать стихотворца. С размаху вдарил кулаком по уху пиита, а другим – в глаз. Затем, не давая опомниться, повторил «науку», примолвив: «Ну что, каково оно бездельничать?!».
Стоявший тут же кадет Криницын, сопровождавший несчастного, не преминул воспользоваться благоприятной оказией. Ведь Василий Кириллович намеревался наябедничать министру именно на него. Причем за сущий пустяк. Юноша, приехав к Тредиаковскому, решил поважничать. Громко объявил хозяину дома, что тот немедленно вызывается в Кабинет Ее Императорского Величества, хотя в действительности поэта ожидали не в правительственном апартаменте, а в потешном. Правда, посылал за ним сам кабинет-министр А. П. Волынский, первый любимец государыни после светлейшего герцога Курляндского, Иоганна-Эрнста Бирона. Однако Тредиаковский воодушевления Криницына не оценил, зато насмерть перепугался. В сани сел «в великом трепетании». Успокоился лишь после уверений кадета в том, что едут они на Слоновый двор. Успокоился и стал укорять «мальчишку» за шалость, грозя донести о ней прямо кабинет-министру. «Мальчишка», попререкавшись, попросил прощения. Тем не менее академический секретарь пожелал уведомить Волынского о проступке кадета. Но в итоге получил от обоих – и от Волынского, и от Криницына, которому сановник велел отлупить спутника за напрасную обиду. Только потом Артемий Петрович, вспомнив, за какой надобностью приглашал поэта, отправил его к архитектору Еропкину, крутившемуся где-то поблизости. Петр Михайлович и известил бедолагу о главной задаче – сочинении к «дурацкой свадбе» дурацких виршей. Задачу Василий Кириллович исполнил. Публичного же оскорбления и битья позабыть не смог. Вздумал пойти к Бирону за справедливой сатисфакцией. Утром во вторник 5 февраля в передней герцога и произошла встреча, ставшая для Волынского роковой.
Видно, недаром в народе говорят, что гордыня – большой грех. А за грехи рано или поздно расплачивается каждый. Увы, Волынский с юных лет кичился своими аристократическими корнями и родословной, свысока взирал на тех, кто служил в маленьких чинах, и презирал беспородных выскочек. Легко догадаться, кого при подобном мировоззрении заносчивый боярин люто ненавидел – холопствующих шутов, высмеивающих ради забавы патрона все и всех, в том числе и аристократическую спесь. Артемий Петрович просто терял самообладание, если особы данного сорта попадались ему в руки. На снисхождение, тем более на прощение, рассчитывать не стоило. Барин отводил душу до конца, и едва ли кому из «дураков» повезло после экзекуции остаться неизувеченным. К примеру, над мичманом Егором Мещерским, паяцем генерал-поручика и гвардии майора Михаила Афанасьевича Матюшкина, Волынский измывался около суток – в течение 17 и 18 декабря 1723 года. Избив и заперев на ночь в караульной, в ту пору астраханский губернатор усадил на рассвете пленника «на деревянную кобылу» и, привязяв «к обеим… ногам по пудовой железной гире и по живой сабаке задними ногами», продержал на ней целых два часа. Затем «пригвоздил» мичмана «голым телом» к обсыпанному солью льду и не позволял подняться с час.
Понятно, какие чувства господин Волынский начал питать к первому российскому поэту Василию Тредиаковскому, написавшему в угоду А. Б. Куракину по адресу самолюбивого соперника обер-шталмейстера несколько ядовитых эпиграмм. Кабинет-министр отныне относился к стихотворцу не иначе, как к штатному насмешнику, «дураку» руководителя царской конюшни. А с «дураком», то есть, по мнению Артемия Петровича, с «непотребным человеком», можно было и не церемониться. Вот с Тредиаковским февральским вечером на Слоновом дворе никто и не церемонился. Шута наградили зуботычинами соответственно его шутовскому званию. О том, что Тредиаковский к разряду шутов себя не причислял, вельможа, естественно, не помыслил. Оттого и изумился до крайности наглости «дурака», явившегося к герцогу Курляндскому, несомненно, чтобы пожаловаться на своею обидчика. В воображении надменного аристократа сразу же возникла картинка: секретарь Тредиаковский бьет челом Бирону на министра Волынского, и Бирон, заступаясь за челобитчика, тут же при всех предлагает Волынскому извиниться. Снести такое унижение гордый нрав родовитой персоны никак не мог. Позорную сцену надлежало предотвратить любым путем, и сановник, отбросив в сторону приличия, одержимый одной идеей, атаковал ненавистного шута первым.
Пользуясь тем, что Бирон замешкался с выходом, он подошел к Тредиаковскому, спросил о цели визита, затем ударил промолчавшего поэта по щекам, схватил за шкирку и вытолкнул вон из покоя, приказав ездовому сержанту отвезти наглеца «в камисию» под арест. Собравшихся в зале посетителей, конечно же, шокировало случившееся. Впрочем, образумить и остановить Волынского они не пытались. Слишком высокий ранг тот имел. Посему аудиенцию у Бирона скандал не омрачил. Но по окончании приема герцогу, безусловно, доложили о неучтивости кабинет-министра, вынудив Светлейшего хорошенько призадуматься. Волынский же в это время отводил душу в здании главной полиции, где размещался штаб «Машкерадной» комиссии. Подчиненного Корфа и Шумахера солдаты нещадно били палками в присутствии шефа, приговаривавшего: «Будешь ли на меня еще жаловатца и песенки сочинять?!» Избитая до бесчувствия жертва ночь провела здесь же. В среду ее не терзали, ибо в среду 6 февраля 1740 года она в маскарадном платье и в маске декламировала в Манеже (на Адмиралтейском лугу у Зимнего дворца), где праздновалась свадьба Квасника, собственные вирши. С торжества несчастного поэта вновь вернули под караул. Только утром 7 февраля Тредиаковский обрел свободу. Правда, перед тем в особняке Волынского на Большой Морской улице хозяин дома распорядился закрепить преподанный накануне урок добавочными десятью ударами палки и пообещал в следующий раз более жестокую кару{76}. Однако следующего раза быть уже не могло. Министр, истязая Василия Кирилловича, даже не подозревал, что в минувший вторник предпочел унизительному покаянию в царском дворце мучительную смерть на столичном Сытном рынке…
Герцог Курляндский посвятил не час и не два размышлению над тем, что же означал демарш третьего кабинет-министра в аудиенц-зале императорского Зимнего дворца. Неужели это – демонстрация силы?! Растущая месяц от месяца симпатия государыни к Волынскому свидетельствовала в пользу такого вывода. Иное объяснение – нервный срыв – выглядело не очень убедительно, учитывая место происшествия – резиденцию монарха. Хотя Артемий Петрович обладал на редкость импульсивным и необузданным характером, все же с трудом верилось в то, что он способен из-за каприза нарушить в жилище Анны Иоанновны нормы придворного этикета. Поневоле Бирону приходилось выбирать из двух зол наименьшее: либо пассивно уповать на «авось обойдется», либо предпринять что-то решительное, сыграв на опережение.