Тайны французской революции
Шрифт:
Верно то, что он нисколько не напоминал того мертвенно бледного, трепещущего Сюрко, который за четыре часа перед этим шел по той же дороге повесив нос, а теперь возвращался с высоко поднятой головой.
Этот добряк-парфюмер был так счастлив, так счастлив, что даже не замечал, что, увидев загадочные буквы на его спине, за ним следили с самой Гревской площади какие-то таинственные люди, как будто не знакомые между собою. Он шел, охраняемый без своего ведома, справа, слева, впереди и сзади.
По дороге к дому он предавался веселому раздумью.
«Эге! – говорил он сам себе. – Вот так, дорогой друг, который отложил себе денежку на голодный денек! А тут-то раз навсегда ему утолили голод».
За этими словами последовал очередной взрыв нервного смеха, и он прибавил, похлопывая себя по бедрам:
– А теперь эта денежка достанется мне! Славный, кругленький кушик!
Сделав несколько шагов вперед, он остановился и, потирая руки, прошептал:
– Кушик в несколько миллионов!
У Мон Блан, на которой сояла лавочка Сюрко, странные «телохранители» все еще шли по следам парфюмера.
Но увидев его входящим в магазин, они вдруг остановились, как будто пораженные неожиданным открытием. На свист соглядатая, шедшего впереди, все, один за другим, направились к проулку, соединявшему Мон Блан с улицей Гельдер. Встретившись в этом длинном, темном проходе, загадочные люди, которые еще минуту назад, казалось, не знали друг друга, захохотали:
– Мы гнались за зайцем, на которого уже направлено ружье, – сказал один из них.
– Молодчик, о котором говорят много дурного, – прибавил другой.
– Он в хороших руках, и нам нечего беспокоиться о нем. В поход, господа!
Покинув переулок, они разбрелись в разные стороны.
Парфюмер вошел к себе. В лавочке он выказал странную прыть: весело шагая взад и вперед, он распевал куплетец, который стал известен только за два дня перед тем и который приписывался перу молодого журналиста Мартинвилля, заподозренного в неискренности своих демократических чувств:
Fraternisons, cher Jacobin,Jе me repends. Je veux enfinEtre un vrai sans-culotte.Oui, je veux t’aimer desormais,Offre-moi un baiser de paixEt j’ote ma culotte [10] .10
Будем жить по-братски, друг мой якобинец. Я приношу покаяние и хочу наконец жить истым бесштанником. Да, хочу отныне любить тебя, дай мне поцелуй мира – и я стащу долой свои штаны.
Сидя за своей конторкой, госпожа Сюрко не обратила бы ни малейшего внимания на приход парфюмера, если бы не его пение. Такое необыкновенное поведение удивило ее и заставило взглянуть на мужа, стоявшего к ней спиной. Написанные на его куртке буквы бросились ей в глаза.
– Что у вас такое на карманьолке? – спросила она.
– Где? – не понял муж, оглядывая свою одежду.
– На спине.
Сюрко стащил куртку и тоже увидел белые буквы.
Напрасно ломал он себе голову, пытаясь разрешить их смысл.
– Какой-нибудь шутник посмеялся надо мной, – сказал он после тщетных размышлений.
Он начал оттирать буквы рукой, но жирный мел въелся в материю и сходил очень плохо.
– Нужно сильнее почистить щеткой, – посоветовала Лоретта.
– Сильнее, – сказал Сюрко. – Так это дело Лебика.
Он позвал верзилу-приказчика, занимавшегося в лаборатории чисткой металлических вещей.
Парфюмер держал в руках свою карманьолку в ожидании Лебика, когда дверь на улицу отворилась.
– Скажи-ка на милость, соседушка, – вскричал, входя, вернувшийся с Гревской площади Брикет, – так-то ты возвращаешься со мной вместе!
– Меня унесла толпа.
– Ну-тка, что это у тебя на одежде?
– Шутка, сыгранная со мной, – отвечал Сюрко, расстилая разукрашенную куртку перед глазами галунщика.
– Эти буквы, может быть, имеют какой-нибудь смысл? – спросил Брикет.
– По чести – ничего не знаю.
В эту минуту Лебик выходил из лаборатории.
– Что тебе, патрон? – спросил великан, говоря «ты» по обычаю того времени.
– Возьми это платье и отчисти хорошенько. Но не принимайся за него изо всей твоей силищи, скотина, а то протрешь дыру.
Верзила-идиот взглянул на буквы, но ничего не понял, потому что не умел читать. Потом вскричал:
– Вот вы теперь – настоящая свинья нашего судьи, который клеймил свою скотину раскаленным железом!
И он разразился дурацким хохотом, раздавшимся подобно громовому удару.
– Экая одрань, экое животное! – сказал галунщик, глядя вслед удалявшемуся Лебику.
– Да, но я доволен таким дюжим детиной, охраняющим мою собственность и меня, – возразил Сюрко.
«Особенно теперь», – прибавил он про себя.
Вдруг дверь лавки наполовину приоткрылась и из-за нее выглянула голова, вся в грязи, с клоками длинных волос, спадавших на глаза так, что определенно невозможно было сказать что-нибудь о наружности и летах этого человека.
– Ножи точить, ножницы точить! Не надо ли точильщика? – прокричал пронзительный голос, раздавшийся по всему дому.
– Нет, – отвечала гражданину Лоретта.
Дверь захлопнулась за ним, и странный мастер, толкая перед собой точилку на колесах, продолжал резко выкрикивать: «Кыш, кыш! К точильщику!»
При звуке этого режущего ухо голоса гражданин Брикет засмеялся.
– Ай да парень! – сказал он. – Чудный у него голосок! Будет слышен за версту.
Сюрко ничего не ответил, но прислушался. Крик точильщика снова повторился, но уже на значительном расстоянии.
«Странно, – подумал парфюмер, – я как будто недавно где-то слышал этот голос».
Но эта мысль сразу же покинула его, когда Лебик принес ему карманьолку, отлично вычищенную. Накидывая ее себе на плечи, Сюрко взглянул на массивные стенные часы, украшавшие лавочку.