Тайны и мифы науки. В поисках истины
Шрифт:
Выяснилось, однако, что промышленный фреон оказался ни при чем… В разрушении озонового слоя оказались виновными другие соединения хлора, существующие в природе. Так, при извержении среднего вулкана в атмосферу выбрасывается огромное количество хлористого углерода, гораздо больше, чем во всех холодильниках и пульверизаторах, вместе взятых.
Как показали научные исследования, озоновые дыры образуются только в полярных областях, в зонах низких температур и сухого климата. Они образовывались и снова затягивались задолго до появления человека на Земле. Сейчас такая озоновая дыра существует в Антарктиде, где пингвины, как известно, ни пульверизаторами, ни фреоновыми холодильниками не пользуются. Несмотря на это, в мире сложилась прочная бюрократическая структура из сотен чиновников, получающих немалые деньги за обслуживание Монреальского и более позднего Лондонского протоколов. Существует дорогостоящая Глобальная система
Кстати, с моим отношением к идее глобального потепления связана забавная история. В 2009 году документальный фильм «В поисках идиша», созданный мною в соавторстве с тележурналистом Натальей Касперович, оператором Семеном Фридляндом и режиссером Юрием Хащеватским, на Нью-Йоркском международном независимом фестивале кино и видео был признан лучшим международным фильмом в номинации «Культура». Нас пригласили для презентации этого фильма в весьма престижное место – Библиотеку Конгресса США в Вашингтоне. Презентация прошла успешно, хотя волнений нам доставила немало. За день до презентации со мной встретилась русскоязычная сотрудница библиотеки, чтобы ввести меня в курс этого мероприятия. «Профессор, – сказала она мне строго (они досконально изучают биографию приглашенных гостей), – мы знаем вашу точку зрения по поводу идеи о глобальном потеплении. Поэтому должна вас предупредить: чтобы была соблюдена политическая толерантность, вы ни слова не должны говорить против Альберта Гора. Вы поняли меня?» Я ее, конечно, понял и ни слова об этом не говорил, тем более что фильм «В поисках идиша» никакого отношения к теме глобального потепления не имел.
Невезучее мое поколение, Нам глобальное грозит потепление, Нас пугает грипп свиной гиблой зоною, Угрожают нам дырою озонною. Нет печальнее, народ, этой повести, Нас задушит углерод в жарком поясе, Нас задушит углерод в жарком поясе, На горах растает лед и на полюсе. За окошками беда косоротится, Убежит в моря вода, не воротится. Все сумеет города затопить она, Сгинет Лондон без следа вместе с Питером. Нас пугают от утра и до вечера, Ну а мы, как детвора, все доверчивы. Как нам быть, чтобы не сгинули быстро мы, Чешут репу президенты с министрами. Я кривлю в улыбке рот над эпохою, Что озон, что углерод – все мне по фигу. Не желаю знать о том, что утопну я. Не хочу глотать потом водку теплую. Легковерное Земли население, Нам глобальное грозит оглупление. Принимаем все всерьез, что ни мелется, А на улице мороз и метелица.Вместо послесловия
История с тайнами и мифами науки невольно наводит на размышления о роли в нашей повседневной жизни реального и фантастического, о соотношении между ними. Запомнив со школьных лет фразу Ромена Роллана: «Лучше жалеть о том, что пошел, чем о том, что не пошел», я всегда охотно поддавался искушению разного рода мифов и легенд, стараясь, с одной стороны, отыскать в них реальную основу, с другой – лишний раз убедиться в ограниченности и стереотипности догматичного нашего мышления в рамках «диалектического материализма». Мучительно деля небольшое отпущенное мне жизненное время между наукой и литературой, я, в силу извечной своей слабохарактерности и дуализма, никогда не мог решительно отказаться от чего-нибудь одного во имя другого.
Мы живем в начале XXI столетия, когда поток информации поглощает человека с его несовершенными возможностями целиком. Век Ломоносовых и Леонардо прошел безвозвратно. Чтобы добиться успеха в какой-то отрасли, необходимо день за днем сосредоточенно работать только в этом направлении, стать профессионалом. Я не верю в идеальную картинку, нарисованную Маяковским: «Сидят папаши. Каждый хитр. Землю попашет, Попишет стихи». Так не бывает. Толстой пахал изредка и по прихоти, а никто из хлебопашцев великим писателем не стал.
Дело еще более осложняется, когда речь идет о современной науке, забирающей серьезного научного работника круглосуточно с потрохами. На вопрос, что для меня наука, а что поэзия, я обычно в шутку отвечал, что это отношение можно сравнить с отношением к жене и любовнице. Сразу же возникает второй вопрос: кто из них жена, а кто любовница? Тут все существенно осложняется. Как сказал поэт Давид Самойлов, графоман отличается от настоящего поэта только результатом труда. Вдохновение и все прочие переживания у него – такие же, ничуть не хуже. Когда пытаешься реализовать или сформулировать интересную идею в науке, испытываешь такой же азарт, такой же завод, как и тогда, когда пишешь стихи.
В то же время между наукой и искусством есть непреодолимое глубинное различие. Ведь наука – это в общем лишь обнаружение некоего факта природы, поиск уже существующего, пусть даже очень глубоко спрятанного, хотя и здесь очень важен примат созидания, творчества. Открытие Коперником гелиоцентрической системы или Эйнштейном теории относительности сродни творениям Данте или Бетховена. Самолет, радио, книгопечатание, Интернет не существовали в природе, их надо было создать. Научный процесс близок к поэтическому, только он проистекает не из воспаленного воображения автора, а требует определенной суммы знаний. Нельзя ничего открыть или создать, не зная физики, математики, геологии. В этом смысле наука, казалось бы, более защищена от шарлатанов и невежд, чем поэзия, где порой невежество выдается за самобытность.
И все-таки, если бы не было, например, Эйнштейна, теорию относительности открыл бы кто-нибудь другой, ибо развитие человеческой мысли настойчиво подталкивало к этому открытию, ревизуя законы ньютоновской механики. Если бы Беккерель не обнаружил на фотопленке следы тяжелых частиц и не было Склодовской-Кюри или Оппенгеймера, все эти изобретения или открытия сделали бы другие. Не будь Лобачевского, другой вывел бы правила неевклидовой геометрии. Потому что это заложено в самой природе, как металл в руде. Научные открытия, даже самые великие, быстро устаревают, взяв их на вооружение, человечество теряет к ним интерес. В то же время, сколько бы ни прошло веков, ничто не заменит фаюмской живописи, никто не напишет за Пушкина ни одной строки, и никто не сочинит за Державина, как туча стремится «по наклонению небес». Так что единственная неповторимая реализация личности в истории человечества возможна только в искусстве, а не в науке.
И отношения с властями предержащими у ученого сложнее, чем у поэта. Проблема «поэт и царь» довольно проста. Царю от поэта в первую очередь нужно восхваление. Недаром говорилось, что «соцреализм – это восхваление начальства методами, доступными его пониманию». А вот от ученого властям нужны, прежде всего, все более совершенные орудия убийства. Даже Леонардо да Винчи вынужден был наниматься военным инженером. А дело Оппенгеймера в США или героическая борьба Андрея Дмитриевича Сахарова – создателя водородной бомбы – за права человека? В науке и нравственные проблемы, и общественный резонанс подчас гораздо серьезнее и трагичнее.
Я и сам, много лет гордясь тем, что «для власти, для ливреи» не написал ни одной верноподданнической строчки, совершенно не считал зазорным сначала усердно искать для той же власти уран, а позднее – разрабатывать систему магнитной маскировки подводных лодок, никогда практически не задумываясь, как будут использованы результаты моих работ.
Не сгибался угодливо вроде бы, Всемогущим хвала небесам, И стихи про любимую Родину По заявке властей не писал, Про величие красного знамени И высоких партийных идей. Было радостно мне от сознания, Что уран я ищу для людей. Лишь к тебе обращался в работе я, Бог распада, – подземный Плутон, И нисколько меня не заботило, Что из этого выйдет потом. Оснащенный приборами ловкими, В океанской мерцающей мгле, Я следил за подводными лодками, Чтобы мир укрепить на Земле. Самолюбие теплила гордое Очевидная польза труда, А поэмы начальству в угоду я Никогда не писал, никогда.