Тайны Московской Патриархии
Шрифт:
Благовещенский протопоп Федор в епитрахили и усаженных самоцветами поручах кропил путь перед государем и государыней, которыми затаив дыхание любовался московский и иноземный люд. Они шли об руку, в длинных русских платьях алого бархата с широкими рукавами, в красных сафьянных сапожках с серебряными подковками. Ни материи, ни сафьяна почти не видно было под массой гладко зашлифованных (а не граненых, как на Западе) алмазов, изумрудов, сапфиров и рубинов в золотых оправах.
Голову Дмитрия Ивановича венчала высокая корона с крупными рубинами и алмазами. На Марье Юрьевне, как величали теперь Марину Мнишек, был русский кокошник с бриллиантами, оцененный в четыреста девяносто тысяч голландских гульденов. Под правую руку государя вел тесть, воевода Юрий Мнишек, а невесту поддерживала под левую руку супруга старейшего
Остальные бояре, боярыни, думные и приказные люди вместе с иноземцами завершали шествие и еще только спускались с Красного крыльца, когда в соборе уже пели многолетие государю, прикладывавшемуся к образам Богородицы Владимирской, чудотворцев Петра и Ионы митрополитов. Под руководством Василия Ивановича Шуйского свита подвела к иконам невесту, которая опустилась на колени на специально сделанные и обитые дорогими тканями приступочки и приложилась к образам.
Это «осквернение» чудотворных икон иноверкой было объявлено страшной виной патриарха Игнатия уже через несколько дней после убийства Дмитрия и воцарения Шуйского. Во время торжества, однако, к образам подводил Шуйский. Патриарх и митрополит Новгородский Исидор в жемчужных ризах дожидались государя и государыню от образов у подножия чертожного места, на которое и возвели их под руки: патриарх государя, под правую, а митрополит государыню, под левую.
Патриарх играл в церемонии коронации главную роль. Государь говорил к нему речь, Игнатий приветствовал царя и будущую царицу, благословил их и с подобающей торжественностью возложил на Марину Юрьевну животворящий крест, бармы и корону. Митрополиты, архиепископы и епископы с виднейшими архимандритами не были обойдены вниманием при составлении сценария и получили свою долю чести. Церковные иерархи, выстроившись по степеням, передавали из рук в руки знаки царского достоинства, а после возложения их патриархом на государыню по очереди подходили благословить Дмитрия Ивановича и Марью Юрьевну. После пения многолетия они вместе с патриархом первыми поздравили государя и государыню, прежде бояр и всяких чиновных людей.
Коронация Марьи Юрьевны не случайно совершалась до ее венчания с Дмитрием Ивановичем: государь подчеркивал, что женится на равной себе православной императрице. Последнее было очевидно всем присутствовавшим в храме – не случайно Шуйский позаботился, чтобы представители народа не были допущены и близко к Успенскому собору! Богатейшие москвичи, имевшие средства пробиться к соборной площади, видели лишь четырех рынд в белом платье с горностаем и золотыми цепями, неподвижно стоявших у врат храма, и слышали звон колоколов, когда патриарх служил торжественную литургию.
По завершении службы Игнатий возложил на государыню золотую Мономахову цепь и приступил к важнейшей части церемонии, для которой перед алтарем был постелен богатый ковер, покрытый сверху золотого цвета бархатным полотнищем. На этом месте Игнатий помазал Марью Юрьевну святым миром для присоединения ее к Православной Церкви и причастил Христовых Тайн.
После двухчасового ожидания народ увидел выходящих из собора дворцовых чиновников и дворян вкупе с иноземцами, но церемония еще не завершилась. Обряд венчания происходил только в присутствии патриарха и властей, стоявших на своих местах, бояр и думных людей. Распоряжавшийся им тысяцкий Василий Шуйский стоял подле молодых и венчавшего их протопопа Благовещенского Федора.
Наконец долготерпение зрителей было вознаграждено: царский поезд двинулся из Успенского собора под звуки труб и литавр, колокольный звон и пушечную пальбу. На паперти, на высоких переходах у Грановитой палаты и Столовой избы старый князь Федор Иванович Мстиславский осыпал молодых большими золотыми монетами ценой от 5 до 20 червонцев, выбитыми в память праздника. На глазах изумленного народа царица-полячка шла, опираясь на руку Василия Ивановича Шуйского!
В тот день не было большого пиршества, и молодые вскоре удалились в свои хоромы; до постели их сопровождал Шуйский. Затем волна празднеств захлестнула столицу. За пирами во дворце, где гостей услаждали итальянские, немецкие, брабантские, польские музыканты и хор на 32 голоса, следовали попойки в городе, после застолий готовились иные увеселения и был построен сказочный городок с невиданными инженерными хитростями, который царь с гостями собирался штурмовать на глазах у дам. Патриарх Игнатий и многие другие сторонники Дмитрия Ивановича оказались оттесненными праздничной толпой, а старик Шуйский неизменно оказывался у трона. Двор был охвачен праздничной эйфорией.
Между тем по столице растекались слухи, что царь любит только иноземцев, презирает святую веру, оскверняет Божий храмы, выгоняет священников из домов, чтобы поселить иноверцев, женился на поганой польке, а главное – не государь это вовсе, а самозванец! Дмитрий Иванович разрешил в одном из зданий Кремля протестантскую службу для наемной охраны – и Москву облетела весть, что огромный дом отдан проклятым папежникам для их богомерзких молитв. Участились случаи столкновений россиян с иноземцами на улицах, приезжим перестали продавать порох и оружие. Невинным оказался поляк, обвиненный в том, что обесчестил боярыню, – но сразу же всем стало известно, что иноземцы пачками бесчестят жен и девиц. Гордый вид шляхтичей приводил многих обывателей в озлобление. Поляки ходили при оружии – и в народе заговорили, будто они приписывают воцарение Дмитрия Ивановича своей храбрости и трусости русских. Иноверцы не снимали в церкви шапок с перьями – и поползли слухи, что они водят в храмы собак и оскверняют иконы.
Слухи распускались умело, и источник их оставался скрытым.
Патриарх Игнатий не знал, насколько широко заговор охватил «верхи». Взятые под стражу за опасные речи монахи и попы признавались, что ночью в доме князя Шуйского собирались некоторые военачальники новгородских и псковских полков, на которые его род издавна имел влияние, стрелецкие командиры и богатые горожане. Говорили, будто Василий Иванович призывал свергнуть самозванца и спасти православие, истребив всех иноверцев. Шуйский будто бы уверял, что в заговор вошли все бояре, кроме малодушного Мстиславского, твердо решившие покончить с расстригой, «а кто после него будет из них царем, тот не должен никому мстить за прежние досады, но по общему совету управлять Российским царством». Но Игнатий, признавая вероятность такого рода боярского договора в принципе, сильно сомневался в его осуществимости на практике. Кто-нибудь из вхожих в государевы покои обязательно бы донес если не самому Дмитрию Ивановичу, вокруг которого целыми днями вился Шуйский, то, по крайней мере, непреклонному Басманову. Вероятнее выглядел слух, что вместе с Василием Ивановичем сговорились известные пройдохи князья Василий Васильевич Голицын и Иван Семенович Куракин, возможно, еще с несколькими сообщниками в Думе.
Можно было догадаться, что поджигательские речи спускаются в город «с верхов». 12 мая на торжищах открыто говорили, что мнимый Дмитрий есть царь поганый: не чтит икон, не любит набожности, ест скверную пищу, ни единожды еще не мылся в бане со своей поганой царицею – одним словом, еретик и не царской крови! Видит Бог, что готовится он во время потехи со взятием чудного городка истребить всех бояр, отдать земли русские Польше и ввести латынство!
Это была несусветная чушь, даже Игнатий не вскоре смог разглядеть за ней безошибочный ход заговорщиков. Изобличить их можно было, только распутав цепочку от уличных ораторов до самых «верхов». Однако когда один из болтунов был схвачен и допрошен во дворце, бояре без труда доказали государю, что такие глупости можно болтать лишь спьяну. Нелепость обвинений заставила Дмитрия Ивановича махнуть рукой на розыск связей задержанного, тем более что окружающие дружно уверяли, будто положение царя как никогда прочно.
Действительно, слухи не были опасны для государя, пока он сидел на троне; они призваны были лишь внести смятение в умы. Уверенный, что подавляющее большинство народа стеной стоит за него, Дмитрий Иванович сначала с раздражением выслушивал тех, кто предупреждал о существовании заговора, а затем стал гнать от себя доносчиков. Да и впрямь трудно было извещать о злодеях, когда главные из них стояли возле трона!
На это отважился Юрий Мнишек, весьма обеспокоенный участившимися столкновениями москвичей с поляками и явно раздуваемой кем-то ненавистью к иноверцам. Большое впечатление произвели рапорты капитанов немецких рот, 13, 14, 15 и 16 мая письменно докладывавших государю об измене во дворце и неспокойстве за его стенами. Верный Петр Федорович Басманов начал следствие и схватил несколько человек.