Тайны Парижа. Том 2
Шрифт:
— Сударь, — продолжал студент, — мне кажется, судя по вашей наружности, что я вас знаю, но вашего имени я никак не могу припомнить.
— Я вас не знаю.
— Дайте мне вашу визитную карточку.
— Но, сударь…
— Вы ударили меня палкой, и мне необходимо удовлетворение.
— Извините, сударь, — произнес Эммануэль надменно. — Я не прав, извините меня.
— Мне не надо извинений.
— Но… однако.
Студент хлопнул себя по лбу и в то же время освободил плечи маркиза.
— Черт возьми! — воскликнул он. — Я вспомнил… я вас
Эммануэлю стало не по себе.
— Вы мой старинный товарищ по школе правоведения, вас зовут Шаламбель; впрочем, я ошибаюсь, теперь вы маркиз де Флар. Ведь так?
— Да, но…
— Вы депутат и миллионер.
— Но, в конце концов, сударь, что вам угодно от меня? — с нетерпением вскричал маркиз.
— Мне угодно прислать вам своих секундантов.
— Вам?
— Черт возьми! — заносчиво сказал студент. — Не стану же я хранить ваш удар палкой, как священную реликвию!
— Но ведь я извинился перед вами…
— Мне не надо извинений, вы ударили меня и должны драться.
— С… вами?
Маркиз произнес эти слова тоном величайшего презрения.
— Со мной, — сухо ответил студент. — Впрочем, случай не так слеп, как предполагают: давно, лет двенадцать назад, вы, не подозревая того сами, нанесли мне большую неприятность, и случай, который часто напрасно обвиняют, дает мне теперь возможность отомстить вам.
Слова студента сильно удивили маркиза.
Как мог он провиниться перед человеком, которого он видит в первый раз? Он подумал было, что его противник сумасшедший, но студент продолжал:
— О, вы, конечно, теперь забыли, так как вы в настоящее время важный барин, миллионер, депутат, Латинский квартал и того, кто говорит сейчас с вами.
— Но кто же вы? — спросил Эммануэль.
— Меня зовут Фредерик Дюлонг, — ответил студент. — Вы помните?
Это имя смутило Эммануэля.
— Первая любовь Блиды? — вскричал он.
— Совершенно верно, милостивый государь, но в то время ее звали Луизой; она меня любила, и мы жили счастливо в нашей маленькой комнатке, обедая всего на шесть су.
— Действительно, — пробормотал Эммануэль. — Теперь припоминаю…
— Я уехал из Парижа на один месяц, чтобы навестить моих родных. Когда я вернулся, Луиза исчезла, вы ее у меня украли. Я был беден — вы богаты; вы не любили ее, а я ее любил и с ума сходил от горя. И вместо того, чтобы стать талантливым адвокатом, почтенным судьей, я до сих пор еще студент и, быть может, по вашей вине.
— Но, сударь…
— И вот случай столкнул лицом к лицу вас, человека счастливого и известного, со мною, пьяным студентом, с человеком без будущего, которого вы сильно оскорбили. Ну что ж, случай слишком удобен, чтобы упустить его, и я им воспользуюсь. Завтра мои секунданты явятся к вам.
Студент поклонился и ушел, оставив маркиза де Флар-Монгори пораженного ужасом. Он вспомнил мрачное предсказание барона де Мор-Дье: «Поразившие мечом от меча и погибнут».
— Боже мой, — пробормотал он, — неужели наступил последний час моего счастья?
И шатаясь, с холодным потом на лбу, этот человек, который был храбр и еще недавно готов схватиться за шпагу при малейшей ссоре, продолжал свой путь к улице Масон-Сорбонн.
В первый раз в жизни он испугался под давлением того чувства отвращения, овладевающего нами, когда мы принуждены бываем скрестить шпагу с человеком, которого считаем ниже себя.
Жилище, о котором Блида писала в своем письме и где она ожидала маркиза де Флар-Монгори, было действительно ужасно: бедная студенческая комнатка с фаянсовой печкой, размалеванной деревянной кроватью и тремя или четырьмя соломенными стульями. Куча старого тряпья служила растопкой для печи; комната освещалась свечой, стоявшей на камине.
— Честное слово! — прошептала ожидавшая Блида. — Здесь собачий холод, и Дама в черной перчатке, кажется, чересчур требовательна в своем желании такой постановки сцены. Как подумаешь, что я три дня назад ужинала в «Золотом Доме», а сегодня разыгрываю роль падшей женщины, то становится очень забавно. В дверь постучали.
— Войдите, — сказала Блида.
Ключ торчал в замочной скважине; дверь отворилась, и маркиз Шаламбель де Флар-Монгори появился на пороге и на минуту остановился.
На Блиде были надеты старое шерстяное платье и полотняный чепчик; из-под платья выглядывали ее маленькие ножки, обутые в рваные ботинки.
«Какая нищета! — подумал Эммануэль, входя. — Я получу свое письмо за пятьсот франков».
Блида протянула ему руку, точно герцогиня, принимающая в своем отеле.
— Здравствуйте, друг мой, — сказала она ему. — Я вижу, что вы еще не окончательно забыли меня. Вы почти вполне аккуратны и заставили свою старую знакомую прождать только пять минут; это более чем вежливость, это героизм!
— Дорогая моя, — сказал на это Эммануэль, почтительно пожав хорошенькую ручку грешницы, — благодарю вас за то, что вы вспомнили обо мне в тяжелую минуту вашей жизни; могу только в одном упрекнуть вас…
— В чем же? — спросила она, улыбаясь.
— В том, что вы не вспомнили обо мне ранее. Эммануэль сел на стул, на который ему указала Блида.
— Но вам ужасно плохо здесь, и я не хочу, чтобы вы дольше оставались здесь.
Блида вздохнула и промолчала.
Эммануэль вынул из кармана небольшой бумажник, взял билет в тысячу франков и подумал: «Пятьсот франков за письмо и столько же ей, этого будет вполне достаточно».
И он протянул билет в тысячу франков Блиде.
— Спасибо, друг мой, — сказала Блида, взяв билет и зажав его в своей маленькой ручке. — Вы очень великодушны.
— О, — пробормотал Эммануэль сконфуженно, — не будем больше говорить о таких пустяках.
— Вы дарите мне на булавки…
— На булавки?
— Да, разумеется, или на бутылку вина, если вам это больше нравится.
— Каким образом? — спросил маркиз.
— Я подразумеваю мировую сделку, которую мы совершим с вами.
— По поводу чего?