Тайны Питтсбурга
Шрифт:
— Да так, гулял.
— Артура видел? — Она стучала по трубке чем-то вроде карандаша. Она всегда так делала, когда нервничала.
— Да, я немного погулял с Артуром. Чуть-чуть.
— А… — Последовало длительное молчание. — Ну что ж. Приезжай, Арт. Скорее, — произнесла она наконец.
— В твоем голосе столько страсти!
— Собор моего сердца звенит ангельскими голосами.
— Боже, буду сию минуту!
— Вот и хорошо.
— Кстати, откуда это? — Я пытался запоминать ее высказывания и цитаты, которых было превеликое множество, будто намеревался превзойти Бартлета. [44] Моя любовь к ней (говорю
44
Джон Бартлет (1820–1905) — редактор и издатель, который с шестнадцати лет, будучи продавцом в книжном магазине Гарвардского университета, прославился знанием цитат. В 1855 г. Бартлет выпустил первое издание словаря «Знакомые цитаты», который многократно переиздавался и не потерял своего значения до сего дня.
— Это сказал один русский. Мне. Все, приезжай. — И она повесила трубку. Как в кино.
Я шел по тихим вечерним улицам, думая о холодном простом ужине и тихом сексе. Я чувствовал вину перед Флокс за проведенный с Артуром день и убеждал себя, что должен загладить прегрешение, весь вечер нашептывая ей на ухо приятные слова. Однако, придя к Флокс, я обнаружил, что у нее шумно и вкусно пахнет говядиной со специями. Музыкальный центр вкладывал в Вивальди или другую щебечущую музыку все децибелы, какие мог выдать; кухонная техника, казалось, перемалывает гравий; Аннет и две ее подружки, тоже медсестры, захватив гостиную, со смехом расплескивали по ковру слоновые порции дайкири. Я прокричал приветствие дамам и пошел на кухню, где Флокс сидела на корточках перед духовкой и протыкала что-то длинной вилкой.
На ней было лиловое мини-платье, которое открывало спину, так что в верхней части ее бедер прорисовывалась пикантная треугольная тень. Ее волосы были собраны в хвост, и несколько влажных прядок выбились из прически и прилипли к щекам. Она еще не видела меня. Тыльной стороной руки Флокс коснулась брови и, дунув вверх, поправила челку. Она была похожа на вспотевшего, улыбающегося кочегара возле топки. Мы обнялись, и мои руки скользнули под платье на талии, она захихикала.
— Здесь сумасшедший дом, — сказал я. — Ты потрясающе пахнешь.
— Я пахну как атлет. Знаю, мне очень жаль, но я понятия не имела, что у Аннет сегодня будут гости. Давай я хотя бы уменьшу звук проигрывателя.
Она вышла, а я сунул нос во все исходящие паром кастрюли и ткнул вилкой картошку, томящуюся в духовке, повредив ее хрустящую корочку. Этот роскошный ужин на четыре или пять месяцев опередил календарь: тушеное мясо, гора спаржи и печеная картошка — каждый клубень не меньше ботинка. Однако у меня хватило ума оставить при себе замечание, что достаточно было бы салата «от шефа» или обжаренных в масле овощей. В любом случае это был на редкость забавный выбор блюд для конца июля, и хотя я ел копченую лососину с рогаликом меньше трех часов назад, аппетит у меня разыгрался не на шутку. Когда Флокс убавила громкость, резкий белый шум, наполнявший каждый утолок квартиры, сменился зеленовато-голубым гулом женской болтовни и хихиканья.
Я ошивался на кухне, развлекая Флокс болтовней, пока она заканчивала с приготовлениями. Старательно избегая разговоров об Артуре, я взялся повествовать с большим усердием о великом задымлении в «Бордуок». А Флокс, поглощенная стряпней, не обращала на меня особого внимания. Сказание о пожаре помогло мне продержаться до того момента, когда мы сели ужинать на ветерке перед открытыми окнами.
— Да!.. Мне сегодня звонил отец, — опрометчиво поделился я новостями. — Он завтра приезжает в Питтсбург. Представляешь, он будет здесь целую неделю!
— Ах, Арт, как здорово! Я хочу с ним познакомиться!
Почему этим летом я так часто становился жертвой больших потрясений?
— Конечно, наверное. Разумеется, — промямлил я, разом потеряв интерес к еде.
— Меня же можно ему представить? Или нет?
— Ну, понимаешь, он приезжает по делу и, наверное, все время будет жутко занят. Трудно сказать, — попытался отыграть я.
— Но вечерами он не работает? Мы можем поужинать. — Она отложила вилку и уставилась мне прямо в глаза.
— Там будет видно.
— А мне кажется, что ты меня стыдишься.
— Флокс, перестань… Я тебя не стыжусь.
— Тогда почему ты не хочешь познакомить меня с отцом?
— С тобой это никак не связано. Просто…
— Почему ты меня стесняешься? Что во мне тебе не нравится?
— Мне все нравится. Я тебя люблю. Ты великолепна.
— Тогда почему мне нельзя познакомиться с твоим отцом?
«Да потому, что я никого с ним не знакомлю!»
— Я не хочу из-за этого ссориться.
— Мы не ссоримся, Арт. Ты опять ведешь себя странно. Это невыносимо. — Глаза ее наполнились слезами. Сначала скатилась одна слезинка, потом вторая.
— Флокс! — Я протянул к ней руку над столом и провел пальцем по блестящему следу. — Не надо плакать. Пожалуйста.
— Все, я уже перестала. — Она взяла вилку, всхлипнула. — Ладно, забудем.
— Ты пойми, это не имеет ничего общего с…
— Ладно. Забудем.
Дальше мы жевали в полном молчании.
Вечером во вторник автобус был битком набит детьми, направлявшимися в «Уорнер» на премьеру нового фантастического фильма (любовная драма на фоне мутации), который позже произвел настоящий фурор. (Я дважды смотрел его — с Флокс и без нее.) Вентиляция в автобусе была неважная, и я маялся в своей спортивной куртке и галстуке; сквозь открытые и дребезжащие окна внутрь летели пыль и выхлопы.
— Розы щек моих поблекли и увяли, — сказала Флокс.
Я посмотрел на нее и под слоем косметики обнаружил следы никуда не девшегося румянца. Когда я об этом сказал, она в ответ задумчиво улыбнулась.
— Арт, у тебя хороший отец?
— Прошу прощения?
— Может, он из тех, кто много пьет, говорит о деньгах, злится, грязно шутит и потом громко смеется над своими же шутками?
Она дала великолепное описание дядюшки Ленни и его самых близких друзей — Эдди Мартино по кличке Бубба и Джулса Голдмана, прозванного Перчатки, который приходился нам дальним родственником.
— Нет, мой отец — серьезный парень, — сказал я. — Он пьет только на свадьбах. Не вульгарен, почти никогда не смеется, хотя много шутит. Он гораздо веселее и приятнее меня.
— Как он тогда может быть серьезным парнем?
— Все еврейские комики — серьезные парни.
— А как же братья Маркс?
— Братья Маркс были очень серьезными парнями.
— А ты не серьезный.
— Да, но я и не смешной, — заметил я и сглотнул слюну. — Я нервный.
Она положила пальцы на рукав моей рубашки. Мы должны были встретиться с отцом в его любимом итальянском ресторане. Я уловил некоторую настороженность в его голосе, когда по телефону спросил, не могу ли я взять с собой Флокс. Правда, свое «разумеется» он произнес бестрепетно.