Тайны Реннвинда. Поцелуй ночи

Иногда сны сбываются.

Иногда сны больше, чем просто сны.

Любовь и страх – два самых сильных истинных чувства во всей Вселенной. Мощные энергии, руководящие всем на свете. Всё подчинено только им.

Любовь – величайшая из пыток. Теперь я знаю об этом всё. Или почти всё. Постичь её полностью, познать всю глубину этого чувства дано не каждому. И не сразу. Любовь будет кромсать

вас на части понемногу, станет истязать вас постепенно, будет точить, как вода камень – годами, пока не разрушит до конца.

А страх… Страх это то, что я испытываю сейчас, глядя на поверженного у моих ног. Глядя на того, кого люблю.

Увы, теперь мне известно, что такое вырвать сердце из груди – в прямом смысле.

Дрожащими руками я касаюсь зияющей раны на его теле и понимаю: это конец. Несмотря на очевидное, всё же наклоняюсь ниже в надежде услышать его дыхание. Тишина. Мои глаза обжигают горячие слёзы.

– Когда-нибудь ты простишь. – Шепчу я. – Я не могла поступить по-другому. Когда-нибудь ты меня простишь.

– Трасса самоубийц. – Поясняет водитель, когда все пассажиры приникают к окнам. – Так её называют.

Узкая горная дорога петляет, и в свете полной луны мы наблюдаем, как дрожит пламя сотен свечей, хаотично расставленных среди букетов цветов прямо на земле. По салону автобуса проносится гул шепотков. Зрелище шокирует меня не меньше остальных, но я спешу отстраниться от холодного стекла и закрыть глаза.

Сколько же людей здесь погибло по собственной глупости, неосторожности и по велению злого рока? Десятки? А, может, сотни – по количеству зажженных огоньков?

Дорога убаюкивает, но у меня не получается уснуть. Ничего удивительного – моё расстройство сна находится в очередной стадии обострения.

Обычно тетя Ингрид быстро приводит меня в форму своими снадобьями, но сейчас ее рядом нет. Если уж говорить правду и называть вещи своими именами, то стоит признаться: я сбежала. А если уж быть честной до конца, то никакая она мне не тетя. Но сути дела это не меняет: Ингрид Свенссон – единственный близкий мне человек и мой официальный опекун.

Так что, да: я поступила с ней не самым лучшим образом, сбежав из дома, но в конечном итоге это ради ее же блага. По крайней мере, я утешаю себя именно этим.

Позвольте объяснить, что к чему.

Ингрид – лучшая подруга моей мамы Карин, которой не посчастливилось умереть во время моего появления на свет. Тетя могла сдать меня в приют или бросить на произвол судьбы, но поступила иначе. Все эти годы она воспитывала меня как собственную дочь: с момента рождения и до сегодняшнего дня, а, значит, почти восемнадцать лет.

Ингрид заботилась обо мне, дала мне прекрасное воспитание и неплохое образование, она посвятила мне себя всю, и по той же причине не обзавелась собственной семьей и до сих пор не устроила личную жизнь.

Тетя любила меня, но теперь я острее, чем когда-либо, чувствовала, что обременяю ее. За ней ходили толпы ухажеров, но всякий раз она отвергала их одного за другим – и в этом была моя вина. Красивая

и веселая тридцатишестилетняя женщина должна была вспомнить о том, что воспитывать чужого ребенка не единственное ее предназначение, она должна была подумать, наконец, о себе. Поэтому я ушла.

А еще потому, что в один прекрасный день узнала о том, что у меня есть бабушка. Вернее, была. Все это время она жила в Реннвинде.

Мне стало известно об этом, только когда нам по почте пришли бумаги: сообщение о смерти и бумаги на ее дом. Мы с Ингрид долго спорили, что делать с наследством, но так и не пришли к общему мнению. И как только тетя уехала в очередной поход за дикоросами, я разузнала в сети все о Реннвинде, затем собрала чемодан, взяла ключи от бабушкиного дома и ушла.

Я оставила ей записку.

Просто чертову записку на столе!

Знаю. Вряд ли, так прощаются с тем, кто посвятил тебе восемнадцать своих лучших лет, но в тот момент решение уехать в родной город матери казалось мне единственно верным. Теперь же я буквально изнывала от чувства вины, утешая себя сомнительным фактом того, что тетя без меня, наконец-то, сможет начать новую жизнь.

«Добро пожаловать в Реннвинд» – гласит табличка.

Я выпрямляюсь в кресле и вновь припадаю к окну. Если бы автобус не сломался по дороге, мы не проторчали бы четыре часа на трассе, ожидая техпомощь, и не въехали бы в город затемно. Но, видимо, была какая-то высшая необходимость в том, чтобы Реннвинд впервые предстал передо мной именно таким – темным, туманным, зловещим.

Как бы он ни выглядел, я радуюсь тому, что приехала сюда. Именно в этот город тянулись все ниточки истории под названием «Рождение Линнеи Остлунд». Потому что только здесь я могу найти ответ на вопрос, почему беременная Карин Остлунд, моя мать, бежала отсюда много лет назад. А главное, почему? И от кого? И именно в Реннвинде живет мой единственный ближайший родственник – мой отец. Кто он такой, мне еще предстоит выяснить.

Автобус проносится мимо кладбища и стоящей поодаль старой каменной церкви. Деревья в свете луны изо всех сил вытягивают свои сухие ветви, точно тянутся ко мне крючковатыми пальцами, а с макушки могучей ели вдруг срывается и взмывает вверх, растворяясь в густоватом сером тумане ночи, большой черный ворон.

Я инстинктивно ежусь и касаюсь кончиками пальцев кулона, висящего на шее. Когда-то он принадлежал моей матери, и поэтому особенно мне дорог.

– Через минуту будем на месте. – Сообщает водитель.

Все начинают суетиться: одеваются, застегивают куртки, подтягивают к себе сумки и вешают на плечи рюкзаки. Пассажиров всего семеро, включая меня, но этого хватает, чтобы я не ощущала беспокойства от того, что мне придётся очутиться на пустынной городской улице в полночь.

Напрасно.

В следующее же мгновение на улицах Реннвинда начинают мелькать витрины мелких магазинчиков, зрачки светофоров, косые лучи фонарей, и тут и там пляшут искры костров и языки факелов.

– Праздник в честь прихода весны. – Говорит кто-то из пассажиров.