Тайны русской дипломатии
Шрифт:
Все шло прекрасно, пока не грянул октябрьский пленум ЦК КПСС 1964 года, снявший со всех должностей Никиту Хрущева. Все понимали, что пришедший к власти Брежнев устроит основательную перетряску и вышвырнет из министерских кресел наиболее одиозных соратников Хрущева. На кого другого Шевченко было наплевать, а вот его тайный покровитель, его ангел-хранитель, уцелеет ли он?! И если не уцелеет, то не пора ли переметнуться? Но к кому? Кто займет его кресло? От кого будет зависеть дальнейшая карьера?
Шевченко заметался! Он писал письма, звонил московским друзьям, отправлял телеграммы, пытаясь узнать, что творится в высотке на Смоленской площади… Как это часто бывает, благая весть пришла, как тогда говорили, из неофициального
В Нью-Йорк он вернулся триумфатором! А вскоре грянула шестидневная арабо-израильская война, потом для встречи с президентом Джонсоном приехал Косыгин, потом бесконечные переговоры о нераспространении ядерного оружия — все это было в сфере деятельности Шевченко, и он не заметил, как подошел конец его командировки в Америку. Возвращаться, конечно же, не хотелось, правда, утешало то, что он получил ранг Чрезвьиайного и Полномочного Посла и весьма солидную должность, можно сказать, правой руки шефа.
Три года Шевченко жил и работал бок о бок с Громыко. Он сопровождал его во всех поездках, писал для него доклады, составлял тексты речей, в качестве личного представителя неоднократно летал в страны Африки и на Ближний Восток, координировал подготовку договора о ликвидации химического и биологического оружия, иначе говоря, ни одна более или менее значительная акция МИДа не проходила мимо Шевченко. А потом Громыко предложил ему снова отправиться в Нью-Йорк, на этот раз в качестве заместителя Генерального секретаря ООН Курта Вальдхайма.
Надо ли говорить, как обрадовался этому назначению Шевченко! На радостях он закатил такую «отвальную», что только в самолете пришел в себя. Полет проходил нормально, Ленгина на седьмом небе от счастья, виски наливают по потребности, но что-то не давало покоя, какая-то скверная мысль сверлила мозг, отравляя безмятежное блаженство. После третьего стакана скверная мысль обрела зловещее очертание, причем настолько зловещее, что Аркадий мгновенно протрезвел.
«КГБ — всего три буквы, но какие же они страшные! Еще не родился человек, который бы без опаски посещал учреждение с названием из этих букв, — думал Аркадий. — А меня вызвали на Лубянку якобы для того, чтобы показать две анонимки. Во-первых, анонимки никогда и никому не показывают. А во-вторых, там полнейшая чушь. Никакой взятки я не брал и никакой Тамаре уехать за границу не помогал. Что же касается стяжательства и нездорового образа жизни, то это явный наезд на Ленгину и… даже страшно подумать на кого. Увлеклись девочки, слишком увлеклись, — покосился он на жену. — Надо будет попросить, чтобы разобрались, где в их бизнесе образовалась утечка информации. И хотя генерал заверил, что лично ко мне никаких претензий нет, тем не менее намекнул, что кому-то я наступил на мозоль и этот “кто-то” глаз с меня не спускает. Возникает вопрос, не с Лубянки ли этот “кто-то” и не хотят ли через меня добраться до самого шефа? Тогда зачем предупредили? А затем что не любят своего шефа, — нашел он ответ, — и хотят подстраховаться, зная, что их шефу Брежнев не симпатизирует, а с моим дружит. И что же из этого следует? А то, что без лонжи, то бишь без страховки, работать нельзя, тем более на такой высоте, на какой оказался я. Значит, надо думать, где раздобыть надежную лонжу. Впрочем, все еще только начинается… Так что время у меня есть. Что-нибудь придумаю». И он придумал… Ничего оригинального
Время от времени он вспоминал напутствие генерала с Лубянки, но теперь, когда у него была надежная лонжа, на московское руководство, по большому счету, Аркадию было наплевать. Еще больше он убедился в собственной безнаказанности, когда во время отпуска приехал в Москву и вместе с Вальдхаймом попал на прием к Брежневу.
Беда пришла оттуда, откуда он ее не ждал. Его вызвали в так называемый профком (на самом деле он был парткомом) и заявили, что коллектив поведение Шевченко осуждает, что его неявки на собрания воспринимаются негативно, что его неучастие в общественной жизни советской колонии носит вызывающий характер, что, если он не сделает правильных выводов, ему придется держать ответ на общем собрании…
Это был первый звонок! Второй последовал через несколько дней, когда его срочной телеграммой вызвали в Москву для консультаций в связи с предстоящей сессией Генеральной Ассамблеи ООН.
«Какие консультации?! — заметался он. — О чем речь?! Ведь все документы, касающиеся позиции СССР по вопросам разоружения, давно утверждены, и не где-нибудь, а в Кремле! Значит, это ловушка. Значит, вызывают меня только для того, чтобы арестовать. Но как они пронюхали о моих связях с ЦРУ? Неужели “крот”, неужели у КГБ есть свой человек в аппарате ЦРУ? Тогда — конец. Тогда самое время, как говорят блатные, рвать когти! Стоп, не суетись, — оборвал он сам себя. — Это я всегда успею. Сперва надо кое-что выяснить. Вчера из Москвы прилетел один человечек, который мне кое-чем обязан и который в курсе подковерной жизни МИДа. Приглашу-ка его на ланч, глядишь, за рюмкой кое-что и прояснится».
Когда хорошенько выпили и потянуло на песни, Шевченко пожаловался на тяготы заграничной жизни и с деланой радостью сообщил, что скоро этому конец, так как его вызывают в Москву.
— Зачем? — удивился приятель.
— Для консультаций.
— Каких еще консультаций?
— О позиции нашей делегации на сессии Генассамблеи.
— Да ты что, Аркаша?! О какой позиции речь, если все выступления и доклады давным-давно написаны и утверждены?! Уж я-то знаю!
— Так зачем же меня вызывают?
— Чего не знаю, того не знаю… Хотя ты же сам однажды говорил, что просил шефа назначить тебя послом в какую-нибудь приличную страну. Может быть, он созрел и хочет предложить что-нибудь конкретное?
Шевченко вспомнил, что такой разговор действительно был, но очень давно. К тому же, насколько ему известно, сколько-нибудь приличных вакансий сейчас нет ни в Европе, ни в Америке, а в Африку или Азию он не поедет. «Нет, на эту удочку я не попадусь», — решил он для себя и в тот же вечер позвонил Джонсону.
Встреча состоялась на конспиративной квартире, расположенной в том же доме, где жил Шевченко. Когда он рассказал о выволочке, полученной в парткоме, о вызове в Москву и особенно о беседе с московским приятелем, стало ясно, что в КГБ что-то заподозрили и сели на хвост Шевченко.
— Надо уходить! — настаивал Шевченко. — Вы обещали дать мне политическое убежище.
— Уходить так уходить, — согласился Джонсон. — Но тогда не завтра, а прямо сейчас.
— Хорошо. Только попрощаюсь с женой.