Тайны 'Семи грехов'
Шрифт:
Рассовывая по карманам банкноты и бриллианты, с усмешкой вспомнил ставший классическим лозунг: "Грабь награбленное!" На какой-то миг Огнев замер: "И чего я так засуетился? Ведь Дыма больше нет и все теперь мое! И не только содержимое потайного пояса, но и это здание и вся фирма теперь мои! Хотя, конечно, есть ещё "крыша" и сподвижники Дыма. Но управлять всем буду я. Не "быкам" же с одной извилиной в голове доверить многочисленные активы. И Огнев, осознав благоприятный переворот в своей судьбе, подпрыгнул на месте и весело расхохотался.
А в "жигулях", уносящих убийц Дыма все дальше от Москвы, медленно угасала жизнь Князя.
Посмотрев в очередной раз на его бледное лицо и тени под глазами, Винт предложил:
– Не упорствуй! Давай завезем тебя в ближайшую больницу. Ведь кровью истечешь. Пуля в брюхе - это опасно.
С трудом шевеля пересохшими губами, Князь шепотом произнес:
– Не надо! Менты мигом налетят. Если не подохну, то повяжут. Вези к прикормленному эскулапу в наш городок. Так вернее.
Еще некоторое время ехали молча. Внезапно Князь открыл глаза и сделал знак Винту наклониться. Еле слышно пожаловался: Знобит! Накрой меня.
Сподвижник быстро содрал с сиденья чехол и накрыл грудь умирающего. Князь устало прикрыл глаза. На миг ему показалось, что он ни какой не Князь, а маленький испуганный грозой пацан, которого старший брат заботливо укрыл от невзгоды снятым с себя старым пиджаком.
И умиротворенная улыбка застыла на лице навсегда покинувшего этот мир человека.
х х
х О гибели Дыма литератор узнал из вечерних новостей. На телеэкране мелькали распластанные на асфальте убитые охранники и санитары, небрежно вталкивающие в фургон носилки с телом Дыма. Сознание Волина не воспринимало мрачные детали происшествия. Все его сознание занимала лишь одна ликующая мысль: "Я спасен! И мне не надо писать этот проклятый роман, воспевающий бандитский беспредел!"
Он встал и быстро направился к столу, на котором лежала тонкая стопка уже отпечатанных страниц. С отвращением прочитал заголовок: "Долгий путь к себе". И неистово вымещая ненависть к проявленной им слабости, начал рвать плохо поддающуюся мелованную бумагу.
"Как я мог решиться на такое? Ведь в самолете, моля о спасении, давал клятву не писать лживой книги. Но начал восхвалять трудное детство героя".
Волин в раздражении заходил по комнате: "Чего я злюсь на самого себя? Я же не собирался всерьез сочинять эту хвалебную оду. Просто хотел потянуть время, показав Дыму первую главу книги. Кстати, в ней я не покривил душой: у Дыма и вправду было суровое детство".
Успокоив столь нехитрым способом растревоженную совесть, Волин отправился спать.
И Себ в отчаянии воздел руки вверх: Почему все так сложилось?! Он опять спасен!
Анатас успокаивающе качнул головой:
– Опять ты торопишься! Я же предупреждал, что литератора, призывающего в своих книгах к добру, не так-то легко будет заполучить.
– Но разве он не пошатнулся из страха за свою жизнь? Не нарушил данную в самолете клятву не грешить? К тому же этот слабовольный червь продолжает считать себя верхом добродетели. Ты видел как он ловко все перевернул и оправдался в собственных глазах?
– Ты удивлен? Тогда ответь на загадку. Кому человек в течение всей жизни врет чаще всего?
– В предложенных обстоятельствах полагаю, что самому себе.
– Браво, Себ. Точнее не скажешь. Вот видишь: литератор не безнадежен для нашего дела. Его сейчас нельзя лишать жизни. Дадим ему ещё шанс. А потому оставим нашего "праведника" пока в покое. У нас ещё уйма дел с бриллиантами. Пьеса ещё не закончена.
Сокрушенно вздохнув, Себ вслед за наставником, нехотя, покинул квартиру литератора.
х х
х Голос в трубке звучал агрессивно и уверенно:
– Пойми, Огнев, ты для меня никто! Даже не молекула, а пустое место. Теперь, когда Дыма нет, возьмешь меня в дело. С твоим шефом на эту тему базар был. Он упорствовал. А согласился бы, может и жив остался.
"Эта сволочь меня запугать хочет. Делает вид, что по его приказу Дыма ликвиднули. Хотя уже все знают о наезде в Москву приезжих отморозков. Но все равно я не могу противостоять бандиту, которого сам Дым боялся. Может напугать его сделанными на юге фотоснимками? Но ещё неизвестно, как повернется дело. Возьмет сгоряча и замочит меня уже сегодня. Так что же делать?
И тут в трубке прозвучало спасительное предложение:
– Впрочем, Огнев, мы можем договориться.
– Я рассмотрю любые варианты.
– Все очень просто. Ты мне отдаешь камушки, отнятые у Филарета, а я обязуюсь полгода тебя не трогать. А потом договоримся об умеренной плате за мою "крышу". Условия предлагаю очень выгодные. И то в память о незабвенном Дыме.
– Откуда же мне знать, где Дым их спрятал?
– Мне твои отговорки ни к чему. Только учти, передашь мне камушки не позже завтрашнего обеда. Иначе лишишься не только фирмы, но и жизни. Прикинь сам, что выгоднее!
Огнев в сердцах бросил трубку на рычажки: "Придется отдать эти проклятые бриллианты. Вот только гарантий, что получив камушки, Хвост оставит нас в покое - нет. Эх был бы Дым жив, не пришлось бы мне самому принимать столь важное решение".
Огнев взял в руки сделанные в Сочи фотоснимки: "Пожалуй, у меня остался этот единственный козырь. Сам его использовать не могу. А почему не передать эти документы Кусту? Он заинтересован в исчезновении своего шефа и сумеет распорядиться компрой с наибольшей пользой.
Идея нравилась Огневу все больше. Наконец, решившись, он набрал номер телефона Куста. Тот словно ждал звонка:
– А это ты, Огнев? Наслышан я о бедняге Дыме. Не без недостатков был человек, но договориться с ним было можно. И о сделанном тебе предложении Хвоста я тоже знаю. Предлагаешь встретиться и поговорить? Не могу я за спиной Хвоста тайные переговоры вести.
– Ты меня неправильно понял. Я передам камушки твоему шефу. Он жаждет как можно скорее полюбоваться на их блеск.
– Это меняет дело! Давай подъезжай к парку культуры возле Крымского моста. Мой серебристый "мерседес" будет стоять у входа. Жду тебя через полчаса. Там обо всем и договоримся. Только камушки не забудь захватить. Без них разговор не состоится. Надеюсь, ты меня понял?