Тайны запретного императора

Анисимов Евгений Викторович

Уже формально, с появлением нового императора и трех его ближайших родственников (мать-правительница, отец, а потом и сестра императора) табельный статус цесаревны значительно понизился. В мае 1741 года между Христианом Вильгельмом Минихом, обер-гофмейстером двора правительницы, и Шетарди состоялся разговор о статусе Елизаветы: «Однако вам ведь не безызвестно, присовокупил барон Миних, что этот принц (Антон-Ульрих. — Е.А.) занимает при дворе второе место и что при погребении царицы (Анны Иоанновны. — Е.А.) он шел впереди принцессы Елизаветы». Шетарди возражал Миниху в том смысле, что подобное обращение с Елизаветой недопустимо и что «все коронованные особы смотрят и будут смотреть на нее как на дочь Петра I, императора Всероссийского». На это Миних возразил: «Вы согласитесь, однако, что если принцесса Елизавета — дочь Петра I, то принц Брауншвейгский — отец императора» [374] . Возразить на это было трудно.

374

РИО. Т. 96. С. 54–55.

С рождением принцессы Екатерины статус Елизаветы еще больше понизился: она уступила Брауншвейгской фамилии еще одну ступеньку, и так продолжалось бы и дальше по мере рождения у супругов новых принцев и принцесс. В августе 1741 года Елизавете вновь нанесли серьезную обиду. На следствии 1742 года обер-гофмаршал Левенвольде показал (отвечая на соответствующий вопрос), что на праздничном обеде в честь первого дня рождения императора Ивана для цесаревны «при публичном столе поставлен был стол с прочими дамами в ряд, (и) то сие учинено по приказу принцессы Анны, а не по его, Левенвольдову, рассуждению. И хотя он при том принцессе Анне и представлял, что не обидно ль будет (цесаревне), однако ж она ему именно приказала, чтоб тарелку положить так, как выше написано. А я-де как сама войду, то-де уже сделаю, что надобно» [375] . А раньше цесаревна всегда сидела за одним столом с императрицей Анной Иоанновной, отдельно от прочих придворных дам. Естественно, Елизавета восприняла новый порядок как оскорбление, о чем и беспокоился обер-гофмаршал. Донесение Шетарди подтверждает реакцию цесаревны. Она жаловалась французскому посланнику на то, что в день рождения императора «генералиссимус и принц Людвиг были приглашены к столу обер-гофмаршалом, между тем как к ней с этой целью был направлен лишь гофмаршал» [376] . В феврале 1741 года Финч замечает, что Елизавета «посещает двор менее усердно, чем прежде» [377] . Чуть ниже он пишет, что Елизавета посетила правительницу, «которая заметила, что я, вероятно, назначаю свидания принцессе, так как она была при дворе и в прошлое воскресение, и две недели тому назад» [378] . Конечно, это была шутка, но в ней можно усмотреть подтекст — за поведением и связями цесаревны при дворе пристально наблюдали.

375

Изложение вин… С. 259.

376

РИО. Т. 96. С. 346.

377

Там же. Т. 85. С. 495.

378

Там же. С. 499.

Было и много других «обидных экспрессий» в адрес цесаревны, которая, став императрицей, все это припомнила правительнице и ее сановникам. Так, Головкину на следствии 1742 года пришлось давать ответ по поводу спорного, решенного не в пользу Елизаветы Петровны, земельного дела о границах принадлежавшего ей села Никольского. Но больше всего припомнили таких «экспрессий» Остерману, который как-то особенно досадил цесаревне (за что потом и угодил в суровый Березов). Так, она, как уже сказано выше, весьма болезненно восприняла отказ, исходящий от Остермана, разрешить персидскому послу аудиенцию у цесаревны. Позже Остерман оправдывался, что «ориентальные послы у принцесс обыкновенных аудиенций не берут» [379] , но Елизавета была страшно обижена — главным образом из-за того, что ей не было оказано уважения и мимо нее прошли те сказочные восточные дары Надир-шаха, которыми персидский посол потряс Петербург и осыпал правительницу и ее свиту.

379

Изложение вин… С. 260.

Возможно, что причиной отказа послу в аудиенции у цесаревны стало полученное в Коллегии иностранных дел донесение переводчика персидского посольства студента Чекалевского о разговоре с посланником Мухаммед-беком. Оказалось, что «Мугамед-бек студенту Чекалевскому между протчим изъяснялся, что ежели бы Ея императорское высочество государыня цесаревна корону Российскаго государства похотела себе претендовать, то б оную по всем правам от нея отнять было нельзя, ибо Ея высочество дочь блаженныя и вечнодостойныя памяти Его величества императора Петра Великого, в рассуждении сего законною наследницею самодержавнейшаго всероссийского престола приличное Ея высочеству быть надлежало», тогда как император Иван происходит «уже не от поколения природных российских государей, но от других самовладеющих в Европе пресветлейших герцогов».

Неясно, зачем иностранному посланнику нужно было лезть в чужие дела и высказываться подобным образом. Тем самым он поставил своего переводчика в крайне неудобное положение, и тот был вынужден дать отпор проискам иноземца верноподданнической речью о том, что «все таковыя учреждении, касающиеся до наследства Российскаго государства, не токмо ныне высочайшей воле блаженнейшая и вечнодостойныя памяти Ея императорского величества (имеется в виду Анна Иоанновна. — Е.А.) состояли, но и предки Ея величества також по своему монаршескому соизволению наследников по себе оставлять изволили, приводя ему в пример Его величество императора Петра Великого и по нем Ея величество государыню императрицу Екатерину Алексеевну, как то их величество при жизни наследство престола по высочайшему своему соизволению отдавали и, следовательно, оное претендовать никто не может, разве только от самовладеющего государя императора объявлен будет. А что ж Его величество нынешней государь император законный наследник Всероссийского престола учинен, то никакого о том сумнения не имеется, ибо вселюбезнейшая мать Его величества… от высочайшаго поколения великих российских государей произошла».

То, что выразил персидский посланник, было у многих если не на устах (что было опасно), то в мыслях. Однако, с точки зрения тогдашних законов, у цесаревны Елизаветы Петровны в 1741 году не было НИКАКИХ ПРАВ на русский престол. Так уж получилось, что отец Елизаветы, Петр Великий, утвердив в 1722 году Устав о престолонаследии, дающий право самодержцу назначать себе в преемники любого из своих подданных и — при необходимости — менять его другим, ярче всего выразил суть самодержавия, его незыблемого права править без права, «вольно». Неслучайно в Уставе Петр ссылается для обоснования этого права на казус Ивана III и его внука Дмитрия. Как известно, великий князь Московский Иван III, после смерти в 1490 году своего сына Ивана Молодого, объявил наследником не следующего по старшинству сына Василия Ивановича, а своего внука Дмитрия — сына Ивана Молодого. Иван не ограничился провозглашением 15-летнего Дмитрия наследником, а даже сделал его своим соправителем. Юношу венчали на царство по византийскому обряду шапкой Мономаха, которую ему возложил на голову сам Иван III. Но потом Иван вдруг передумал и назначил наследником Василия, а Дмитрия с его матерью Еленой Волошанкой заточил в тюрьму, где они и погибли. Когда посланник крымского хана спросил его, зачем Иван сверг дотоле любимого внука Дмитрия, Иван отвечал как настоящий самодержец: «Разве не волен я, князь великий, в своих детях и в своем княжении? Кому хочу, тому дам княжение!»

Этот основополагающий закон самодержавия вновь подтвердил Петр Великий. Ему следовала и императрица Анна Иоанновна. Принц Иван Антонович был провозглашен наследником согласно самодержавной воле Анны Иоанновны, выраженной в манифестах 1731 и 1740 годов, и в обоих случаях Елизавета Петровна присягала на Евангелии и кресте в соблюдении этой воли. Уже при Елизавете, во время следствия 1742 года, Остермана, Миниха и других сподвижников Анны Иоанновны и правительницы обвиняли в «незащищении блаженной памяти государыни императрицы Екатерины Алексеевны духовной». Действительно, умирая в мае 1727 года, мать Елизаветы императрица Екатерина I подписала завещание, известное в истории как Тестамент 1727 года. Назначая по своей самодержавной воле наследником престола не одну из своих двух дочерей (Анну или Елизавету), а великого князя Петра Алексеевича (будущего Петра II), императрица детально определила следующих преемников императора в случае его смерти без прямых потомков. Но на практике оказалось, что этот закон сработал лишь при переходе власти от самой Екатерины I к Петру II и уже никак не мог влиять на дальнейшую судьбу трона, ибо как только на троне оказывался новый полновластный самодержец, он был волен поступить со своим наследством уже по собственному, самодержавному усмотрению. Так же, в сущности, поступила и Анна Иоанновна в 1731 году, определив в преемники не стоявшего на первом месте, согласно Тестаменту Екатерины I, внука Петра Великого — голштинского принца Карла Петера Ульриха (будущего Петра III), и не дочь Петра цесаревну Елизавету Петровну (второе место по Тестаменту), а еще не родившегося сына своей племянницы Анны Леопольдовны… Этим же принципом она руководствовалась и в 1740 году, ибо в этом выражалась безграничная воля царствующего монарха. Можно согласиться с Остерманом, который писал императрице Анне Иоанновне в записке о замужестве Елизаветы Петровны, что цесаревна и ее голштинский племянник претендовать на престол не могут и «право никакое… к тому не имеют, понеже в единой самодержавной воле и власти Е.и.в. состоит по собственному своему соизволению и благоизобретению себе сукцессора определять и назначить». На следствии 1742 гола, в ответе на вопрос о причинах «незащищения» Тестамента бывший фельдмаршал Миних сказал просто и точно: «Не защищал для того, что он разумел, что надобно поступать по указу настоящего государя, а не прежних монархов, и понеже бывший регент Курляндский при собрании всем объявил, коим образом Е.и.в. государыни императрицы Анны Иоанновны интенция и повеление есть, дабы внук ее был сукцессором российского престола, то он для того о духовной государыни императрицы Екатерины Алексеевны и упоминать не смел… А при учреждении последнего правительства оной же духовной для того не представлял, что понеже принц Иоанн был уже государем» [380] . Между прочим, точно так же покорна воле государыни была и упомянутая в Тестаменте Елизавета Петровна.

380

Изложение вин… С. 225–226.

Но если бы даже императрица Анна Иоанновна, став самодержицей, «защищала» Тестамент лифляндской портомои (да с какой стати!), то, согласно ему, в 1730 году она должна была назначить себе в преемники вовсе не Елизавету, а ее племянника принца Голштинского трехлетнего Карла Петера Ульриха, ибо в Тестаменте было ясно сказано, что в случае смерти бездетного Петра II престол переходит вначале к старшей дочери Петра Великого цесаревне Анне Петровне «И ЕЕ СУКЦЕССОРАМ» (то есть к Карлу Петеру Ульриху), а потом уже к младшей его дочери — Елизавете и к ее сукцессорам. Словом, куда ни кинь — всюду клин: никаких юридических оснований для претензий на российский трон у Елизаветы Петровны не было, и, совершив дворцовый переворот 25 октября 1741 года, она действовала как клятвопреступница и узурпаторша.

Несмотря на все это, и правительственные круги, и общественное мнение 1730-х — начала 1740-х годов всегда держали в уме и учитывали «фактор Елизаветы»: дочь Петра Великого, каким бы «темным» ни было ее происхождение (суждение, что она «выблядок», сопровождало ее все годы ее 52-летней жизни), как бы смирно и послушно она себя ни вела, все равно цесаревна, дочь великого Петра оставалась крупной фигурой в политической игре, не говоря уже о ее собственных заветных желаниях и мечтах. Остерман, кстати, это хорошо понимал. Он писал императрице Анне Иоанновне о Елизавете и ее племяннике из Голштинии, что «хотя опасения большего не видно, что с стороны голштинского принца или тетки его всесправедливейшему намерению Е.и.в. для предбудущей сукцессии какое важное препятствие учинено быть могло, однакож, з другой стороны, и о том сомневатца невозможно, что может быть мочи и силы у них не будет, а охоту всегда иметь будут».

Существование Елизаветы было истинной головной болью правительства Анны Иоанновны, а потом и Анны Леопольдовны. Долгое время правительство Анны Иоанновны мечтало избавиться от этого раздражающего фактора самым простым способом — выдать цесаревну замуж. «Тему» эту основательнее других разрабатывал Остерман, составивший для Анны Иоанновны особый проект, в котором писал, что способ лишить Елизавету всякой возможности претендовать на трон видится в том, чтобы ее «за одного из отдаленного чюжестранного и особливо за такого принца замуж выдать, от которого никогда никакое опасение быть не может». Поэтому главным вопросом, по мнению Остермана, являлся выбор кандидатуры жениха. Тут-то возникли главные сомнения — кого выбрать: мелкого безвластного владетеля или принца из сильного королевского дома. С мелким владетелем могут возникнуть проблемы: «З одной стороны, убогий принц, яко Гилбург-Гоузенский, меньше жалюзий (ревности. — Е.А.) у чужестранных держав причинить и возбудить может, и скорее, и лехче по Е.и.в. намерениям склонится и поступит, но, з другой стороны, такожде при каком нужном случае он без всякого подкрепления и чюжестранного вспоможения останется и, следовательно, ему и государству от того всякие опасности приключиться могут». Остерман, как всегда, выражается туманно, но суть его сомнения, по-видимому, состоит в том, что легко согласившийся на брак «убогий принц» при неблагоприятных обстоятельствах может стать вместе со своей женой — дочерью Петра Великого, игрушкой в чужих руках, что России невыгодно. Поэтому, «по сим рассуждениям видится, что принц из королевского Прус(с) кого дому наиспособнейшим быть может отчасти для той коннекции (связи. — Е.А.), в которой Прус(с) кой дом с Россиею стоит и постоянно и вечно пребывать причину имеет» (под этим подразумевается заинтересованность Пруссии в совместной политике с Россией на Балтике). «Которого из прус(с)ких принцев Е.и.в. всемилостивейше выбрать изволит, — продолжает вице-канцлер, о том здесь ничего объявить невозможно, но без сумнения Ее величество при том на конституцию и здоровье, такожде и на нрав, и квалитет (качества. — Е.А.) того выбираемого принца наиглавнейше смотреть изволит». Возможен вариант брака с принцем из Бевернского дома, но, как и в первом случае, «и сие с королем Прусским концертовано (согласовано. — Е.А.) и с ним о том соглашено быть имеет».