Тайны запретного императора
Шрифт:
В ночь с 4 на 5 июля 1764 года жители Шлиссельбурга вдруг услышали в крепости ожесточенную стрельбу. Там была совершена неожиданная попытка освободить секретного узника Григория. Предприятием руководил подпоручик Смоленского полка Василий Мирович. Солдаты и офицеры этого полка несли посменно службу в Шлиссельбургской крепости в качестве гарнизонной команды. Осенью 1763 года Мирович, перебравшийся из Лифляндии на новое место службы, под Петербург, узнал историю императора-узника. Жизненные неудачи и зависть мучили этого двадцатитрехлетнего офицера. Кроме того, он был картежником и мотом. В своих графоманских стихах он вопиял: «О, проклятое мотовство, до чего ты меня доводило, Чрез что еще и поныне природное счастие мое меня талантом не одарило». Это точно! Он хотел благополучия, но на две его челобитные о возвращении некогда отписанных у его деда — сподвижника Мазепы — имений он получил отказы. Он хотел известности, но его (как он потом рассказывал) даже не пускали во дворец как унтер-офицера и выгнали из придворного театра, когда в него вошла окруженная блестящей свитой Екатерина II. Позже графу Панину на вопрос о причинах столь отчаянного поступка он прямо сказал: «Для того чтобы быть тем, кем ты стал!» Когда он обратился по поводу украинских имений деда за помощью к своему влиятельному земляку, гетману Кириллу Разумовскому, то получил от него не деньги, а совет — сам прокладывай себе дорогу, подражай другим, старайся схватить Фортуну за чуб и станешь таким же паном, как и другие! После этого Мирович якобы и решил освободить Ивана Антоновича, отвезти его в Петербург, поднять мятеж и провозгласить его императором.
Мысль эта не была тогда нова. Во время расследования дела Мировича Н.И. Панин писал генералу Веймарну, ведшему дело, что только с весны 1764 года «более 12-ти раз по той же материи разное вранье открывалось», что на тему освобождения и воцарения Ивана бывало немало разговоров в народе. Были и подметные письма на эту тему. В одном из них утверждалось, что нужно покончить с иностранным правлением, казнить Захара Чернышева, Алексея Разумовского и Григория Орлова, «государыню выслать в свою землю, а надлежит царским престолом утвердить непорочного царя и неповинного Иоанна Антоновича и вся наша Россия с великим усердием и верою желают присягать». И подпись: «Сие письмо писал мужик с похмелья, одно ухо оленья, а другое тюленья. Сама правда, что написано в сей бумаге» [526] . Корыстная цель задуманных Мировичем действий сомнений не вызывает. Сообщника он нашел за карточным столом — поручика Аполлона Ушакова, известного гуляку, которому сразу сказал, ради чего он все это задумал: «Хочет ли он такое дело сделать, какое и Орловы сделали?» Имелся в виду переворот конца июня 1762 года, во время которого Орловы возглавили заговор и возвели на престол Екатерину II.
526
Корф М.А. Указ. соч. С. 288–289.
Вместе с Ушаковым Мирович разработал план операции: заступив начальником караула в крепости, Мирович вскоре получит из рук прибывшего нарочного офицера (под видом которого прибудет переодетый Ушаков) «указ» об освобождении Ивана, захватит и отвезет бывшего императора на шлюпке в столицу. Там он поднимет заранее составленными от имени Ивана манифестами, присягой и другими указами народ и солдат, займет Петропавловскую крепость, приведет к присяге полки и государственные учреждения. Кроме того, он заготовил «манифест» от имени императора Иоанна о возвращении его на престол. Мирович предполагал сразу привести сбежавшийся народ к присяге новому-старому государю.
Но сообщника Мировича послали в командировку, во время которой он погиб при странных обстоятельствах, переправляясь через реку Шелонь недалеко от Порхова. Тогда Мирович начал, как он показал, действовать в одиночку.
Почти сразу же после вступления в командование караулом крепости в ночь с 4 на 5 июля 1764 года он поднял солдат в ружье по тревоге, приказал закрыть ворота, арестовал коменданта и двинул свое войско на казарму, в которой сидел Иван Антонович. На окрик охраны подпоручик вместо пароля ответил: «Иду к государю!» Завязалась перестрелка, Мирович приказал притащить с одного из бастионов пушку, вскрыть пороховой погреб, что и было тотчас исполнено. Это решило дело: охрана секретной казармы, увидев эти приготовления, сложила оружие. И тогда «мы, — писал в своем рапорте Власьев, — со всею нашею возможностию стояли и оборонялись, и оные неприятели, видя нашу неослабность, взяв пушку и зарядя, к нам подступали, и мы, видя оное, что уже их весьма против нас превосходная сила, имеющегося у нас под содержанием арестанта обще с поручиком (Чекиным. — Е.А.) умертвили».
Действовали Власьев и Чекин строго по данной им инструкции, которая предусматривала и такой вариант развития событий. Вообще, долгое время пункта об убийстве арестанта при попытке его освобождения в инструкциях охране не было. Этот пункт появился только с января 1762 года, с приходом к власти Петра III и назначением начальником охраны арестанта вместо майора Овцына капитана Преображенского полка князя Чюрмантеева: «Буде ж сверх нашего чаяния, кто б отважился арестанта у вас отнять, в таком случае противиться сколько можно и арестанта живого в руки не отдавать» [527] . Потом он был повторен в упомянутой инструкции за август 1762 года, подписанной Н.И. Паниным. Иностранные дипломаты сообщали, что, по слухам, сцена убийства экс-императора была ужасной. Ворвавшимся в казарму Власьеву и Чекину не удалось сразу убить Ивана Антоновича. Они «напали с обнаженными шпагами на несчастного принца, который к этому времени проснулся от шума и вскочил из постели. Он защищался от их ударов и хотя был ранен в руку, но сломал одному из них шпагу; тогда, не имея никакого оружия и почти совершенно нагой, он продолжал сильно сопротивляться, пока, наконец, они его не одолели и не изранили во многих местах. Тут, наконец, он был окончательно умерщвлен одним из офицеров, который проколол его насквозь сзади». Думаю, что охранники исполняли свой долг с особым рвением — узника они ненавидели, считали его существование причиной своей неудачной жизни, непрерывные скандалы и драки делали и их жизнь в секретной казарме настоящей мукой.
527
Корф М.А. Указ. соч. С. 211.
Вбежавший в казарму Мирович увидел тело Ивана Антоновича, приказал положить его на кровать и на ней вынести его во двор. Плача, он поцеловал покойному руку и ногу и сдался коменданту. Арестованы были и все другие участники неудачного бунта.
После этого началось расследование, и через два месяца был вынесен смертный приговор Мировичу, а также суровые наказания рядовым участникам штурма секретной казармы в Шлиссельбурге. Приговоренный к отсечению головы преступник был спокоен, когда его вывели на эшафот, построенный на Обжорке — грязной площади у нынешнего Сытного рынка в Петербурге. Собравшиеся на казнь несметные толпы народа были убеждены, что преступника помилуют — ведь уже больше двадцати лет людей в России не казнили. Палач поднял топор, толпа замерла… Обычно в этот момент секретарь на эшафоте останавливал экзекуцию и оглашал указ о помиловании, жалуя, как говорили в XVII веке, «в место смерти живот». Но этого не произошло, секретарь молчал, топор обрушился на шею Мировича, и голова его тотчас была поднята палачом за волосы… (Сообщу в дополнение, что казнь должна была непременно состояться. Из документов политического сыска известно: накануне палачи долго тренировались на бойне — вострили навык на баранах и телятах.) Народ же, как писал Г.Р. Державин — очевидец казни, «ждавший почему-то милосердия государыни, когда увидел голову в руках палача, единогласно ахнул и так содрогся, что от сильного движения мост поколебался и перила обвалились». Люди попадали в Кронверский крепостной ров. Вечером тело преступника сожгли вместе с эшафотом. Примкнувших к бунту солдат прогнали сквозь строй.
Во всем деле Мировича есть какая-то странность, недоговоренность. Известие о попытке Мировича обрадовало императрицу, которая была в это время в поездке по Лифляндии. Между ней и Паниным началась оживленная деловая, но тревожно-приподнятая переписка. «Дело, — рапортовал ей Никита Панин, — было произведено отчаянною ухваткою, которое несказано похвальною резолюциею капитана Власьева и поручика Чекина пресечено». Самим офицерам Панин написал ободряющее письмо, обещал, что императрица, «конечно, высочайше признать соизволит сию вашу важную услугу и потому вы без особливого монаршего награждения не останетесь». В ответ на сообщение Панина о событиях в крепости Екатерина писала: «Я с великим удивлением читала ваши рапорты и все дивы, происшедшия в Шлиссельбурге: руководство Божие чудное и неиспытанное есть!» Получается, что государыня была довольна результатом случившегося, как и Панин, она не выразила ни слова сожаления о судьбе погибшего несчастного человека. Зная по источникам Екатерину как человека гуманного и либерального, даже соглашаясь с тем, что она случайно уехала из Петербурга накануне событий, что она непосредственно не была причастна к драме на острове, все-таки признаем: объективно смерть Ивана была выгодна императрице — в политике действовал старый принцип «нет человека — нет проблемы!» И как раз то, что исчезла серьезнейшая проблема, и вызвало радость государыни. Ведь совсем недавно, в конце июня 1762 года, в Петербурге передавали друг другу шутку фельдмаршала Миниха, сказавшего, что он никогда не жил при трех государях одновременно: один сидит в Шлиссельбурге, другой в Ропше, а третья в Зимнем. Теперь, после смерти Петра III «от геморроидальных колик» в Ропше и гибели «Иванушки» в Шлиссельбурге, шутить об этом уже никто бы не стал, да и составлять заговоры с нелепой целью поженить ее с бородатым арестантом тоже уже не было нужды. Поэтому, как бы хорошо мы не относились к великой императрице, подозрение в том, что она каким-то образом причастна к убийству Ивана Антоновича, не исчезает. Нечто подобное мы видим и в истории гибели бывшего императора Петра III. Императрица, получая из Ропши письма от пьяного Алексея Орлова о якобы тяжелом состоянии бывшего государя, который вот-вот умрет, не предприняла ничего, чтобы предотвратить неизбежную трагедию, когда в одну клетку посадили жертву переворота и активнейших его участников.
Обращает на себя внимание серьезное отличие последней инструкции охране, подписанной Паниным в августе 1762 года, от прежних подобных документов. В инструкции начала 1762 года о возможности похищения арестанта сказано обобщенно: «Буде ж сверх нашего чаяния, кто б отважился арестанта у вас отнять…» и далее. В августовской инструкции как будто воспроизводится сценарий попытки Мировича: «4) Ежели, паче чаяния, случится, чтоб кто пришел с командою или один, хотя бы офицер…, и захотел арестанта у вас взять, то оного никому не отдавать… Буде же оная сильна будет рука, что спастись не можно, то арестанта умертвить, а живого никому его в руки не отдавать». Возможно, что и здесь мы имеем дело со случайным совпадением мыслей Панина с действием Мировича. Но совершенно необъяснимо, почему назначенному Верховному уголовному суду не было ничего сказано о существовании инструкции, согласно которой действовали офицеры охраны. Из экстракта дела, представленного генералом Веймарном, вытекало, как отмечает М. Корф, что, «убивая Ивана Антоновича, Власьев и Чекин поступили сами собою по присяжной лишь должности» [528] .
528
Корф М.А. Указ. соч. С. 274.
По некоторым данным, из-за этого среди судей разгорелся спор: как могли офицеры охраны поднять руку на царственного узника, пролить царскую кровь? 11 сентября 1764 года английский посланник Букингем писал: «В продолжение этого процесса произошло много вещей, очень неприятных императрице, особенно же ревность некоторых судей, желавших непременно добраться: была ли обоим офицерам действительно та крайность умертвить принца, как они рассказывали». Спрашивается, зачем властям нужно было утаивать эту инструкцию от членов суда?
Примечательно и то, что Власьев и Чекин многократно просили об отставке, умоляли освободить их от невыносимого бремени охранной службы. В ответ на просьбу от 29 ноября 1763 года Панин обнадеживал их «скорым разрешением и освобождением от сих ваших долговременных трудов. Я же, с моей стороны, уповаю, что оное ваше разрешение не дале, как до первых летних месяцев продлиться может», при этом каждому прислали по тысяче рублей — немыслимо щедрая награда для офицеров такого ранга [529] . Возможно, что речь шла о вывозе Григория в какой-нибудь серный монастырь, ибо с этого момента миссия Власьева и Чекина заканчивалась. Но возможен и другой вариант — во что бы то ни стало удержать проверенных охранников на месте до ожидаемого «часа Х», дабы они, не колеблясь, исполнили пункт 4 Инструкции.
529
Там же. С. 234.