Тайные чары великой Индии
Шрифт:
Отряд подвигался вперед молча; если и слышалось подчас слово, то это слово было энергическое проклятие или ругательство.
Этот неприятный переход, во время которого прошли только небольшую часть дороги, продолжался до четырех с половиною часов вечера — до часа, с которого уже начиналась ночь; караван дошел до прогалины, похожей на ту, где он останавливался утром.
Огромный огонь, похожий на костер, пылал посреди прогалины. Бенито Рамирес стоял перед огнем, опираясь руками на дуло своего ружья, и поджидал отряд.
Эмигранты,
Повозки были отпряжены, мулы развьючены, устроили лагерь с необыкновенной быстротой, но так как предполагали провести на этом месте целую ночь, то приняли самые серьезные предосторожности. Повозки были привязаны одна к другой в виде креста св. Андрея; оставшееся между ними пустое пространство было завалено срубленными деревьями, затем были расставлены палатки; часовые расположились вокруг всего лагеря, зажгли громадные сторожевые огни, которые должны были поддерживаться всю ночь.
Когда все эти предосторожности были сделаны, путешественники получили позволение приготовить себе ужин, за который они принялись так деятельно, как этого мог только требовать пробужденный аппетит долгой ходьбой по дурным дорогам.
Капитан, подвергнув строгому осмотру лагерь и уверившись, что все в порядке, подошел к проводнику, который, сидя на корточках около зажженного им огня, беззаботно курил трубку.
— Охотник, — сказал ему капитан самым дружеским тоном, — я надеюсь, что вы проведете ночь со мною и согласитесь принять участие в моем ужине?
— Благодарю вас за приглашение, капитан, я не вижу никакого неудобства, если останусь здесь эту ночь, и ничто не мешает мне поужинать с вами. Но это будет, если вам все равно, при одном условии.
— При каком, любезный дон Бенито? Если оно зависит от меня, я соглашаюсь на все вперед.
— Я прошу у вас одного: чтобы за столом были одни только мужчины.
— Хорошо, но почему вы просите это?
— Трудно вам объяснить; я охотник, капитан, и люблю говорить откровенно; ничто не надоедает мне так, как это жеманство, к которому женщины принуждают мужчин из желания понравиться им; да остережет меня Бог сказать слово против уважения, с которым я должен относиться к молодой сеньоре, которая ужинала с нами вчера; но Rayo de Dios! я признаюсь, что предпочту лечь спать с пустым желудком, чем опять просидеть против нее целый вечер.
— Хорошо; будьте уверены, вы ее не увидите, тем более что нам нужно переговорить на ее счет, и совершенно бесполезно, чтобы она присутствовала при разговоре.
— Если так, то я к вашим услугам, капитан.
— Хорошо; пойдемте к столу.
Спустя пять минут капитан, Блю-Девиль и Бенито Рамирес весело и с большим аппетитом ужинали в компании. Когда первые блюда были уничтожены и аппетит достаточно удовлетворен, капитан передал охотнику свой разговор с донной Розарио по поводу перемены предложенной дороги.
— Вот вы видите, капитан, —
— Но она уверяет меня в противном, — проговорил капитан.
— Carai! Это очень понятно — дух противоречия, вот и все! Скажите женщине, что вот это — белое, ясно, что она ответит и будет спорить, что это черное. Я отвечаю за себя честью охотника, что никогда не обременю свое существование, связав себя с женщиной, какая бы она ни была, хотя бы самая лучшая из всех! Я боюсь лишиться многого из-за нее.
— Diablos! — сказал Блю-Девиль, смеясь, — вы не принадлежите, мой дорогой Бенито Рамирес, к страстным поклонникам прекрасного пола.
— Я, — отвечал охотник, — и не люблю его, и не питаю к нему отвращения; я отношусь к нему совершенно равнодушно. Мой отец, дай Бог ему царство небесное, был человек с большим смыслом; он имел привычку говорить, что на женщину в доме надо смотреть, как на мебель, подчас полезную, но которую нужно ставить в сторону после употребления ее в дело. Что касается меня, я совершенно разделяю это мнение.
Двое слушателей разразились громким смехом при этом странном рассуждении.
— Что самое грустное во всем этом, — сказал капитан, принимая серьезный вид, — это то, что мы принуждены провести пять или четыре лишних дня в этой ужасной стране.
— Если вы так поступите, стало быть, вам это нравится! — вскричал Блю-Девиль.
— Так надо сделать, — сказал капитан.
— Я не вижу этого, — возразил Блю-Девиль, — я держусь правила, что во всех обстоятельствах общий интерес должен быть прежде принимаем в расчет, чем частный. Донна Розарио не умеет ездить верхом, говорит она. Хорошо, я признаю; но из этого не следует еще, что мы не можем заставить ее за нами следовать? Нисколько.
— Объяснитесь, — сказал заинтересованный этим замечанием капитан, — что бы вы сделали на моем месте, вы, человек со средствами?
— Очень легкую вещь, — сказал Блю-Девиль, небрежно играя ножом, — я бы выбрал между нашими мулами одного, имеющего самый уверенный шаг, у нас есть превосходные, надел бы на него седло самое мягкое и удобное, посадил бы донну Розарио на это седло, укутав ее тщательно в шали, одеяла, плащи, ввиду холода, привязал бы ее крепко к мулу…
— Вот так прекрасная мысль! Что вы об этом думаете, охотник?
Бросив на Блю-Девиля странный взгляд, проводник сказал, смеясь:
— Carai! Вы знаете отлично, мне кажется, мое мнение; к чему спрашивать? Я во всем разделяю мнение сеньора Блю-Девиля.
— Хорошо, если это так, — сказал капитан, ударяя кулаком по столу, — будет сделано, как вы говорите, охотник: завтра мы отправимся по предложенной вами дороге.
— Согласен, — сказал проводник.
Разговор на эту тему закончился, и стали говорить о других вещах.