Тайные дневники Шарлотты Бронте
Шрифт:
— Что за безумие? Вы уезжаете? Что на вас нашло? Вы здесь несчастливы?
— Месье, я была счастлива. Мне горько покидать пансионат и вас. Но мне придется.
— Почему? Вам предложили другое место?
— Нет.
— Тогда зачем вы возвращаетесь?
— Это неважно, месье, но я должна вернуться.
— Повторяю: зачем?
Как я могла ему объяснить? Даже его собственная жена, по-видимому, не осмелилась озвучить истину.
— Я… я слишком давно не была дома, месье. И стосковалась по родным.
— Понимаю вашу тоску, мадемуазель. Вам
— Найдете другого учителя, месье. Вы забудете меня намного раньше, чем я вас.
— Как вы можете так думать, мадемуазель? Столько времени мы провели вместе, так часто общались; я никогда не забуду вас. Вы одна из самых ярких учениц, какие у меня когда-либо были, — произнес он с такой нежностью, что скорбь и ужас объяли меня и лишили сил, ибо этот тихий голос был рыком просыпающегося льва. — Разве мы не добрые друзья, мадемуазель?
Я подавила рыдание. То, что он говорил, было для меня мукой.
— Мы добрые друзья, месье.
— Когда вы только появились, полагаю, вы боялись меня. И смотрите, чего нам удалось достичь! Уверен, что теперь вы понимаете меня, способны угадывать мое настроение, и также уверен, что понимаю вас.
(Дневник! Он ошибался.)
— Месье. — Я смахивала слезы, но старалась хранить спокойствие. — Я получила знания, которых искала в Брюсселе. Настала пора вернуться домой.
— Нет! Вы добились многого, но еще столько предстоит сделать! Послушайте меня: еще слишком рано. Вы не должны уезжать. Я не потерплю этого!
Боль в его глазах и голосе поразила меня до глубины души. О! Зачем он еще больше все усложняет? Несомненно, я дорога ему по-своему; наше расставание огорчит его; он видит во мне друга, который обманул его ожидания. Совесть и Разум изменили мне и предались ему. В тот миг я была готова исполнить свое намерение не более, чем прыгнуть с высокой скалы; но знала, что если уступлю, то точно так же погибну.
Я осталась до конца декабря. Каждый день был мукой. Когда я все же объявила о своем окончательном решении, неподдельное горе учениц очень тронуло меня. Месье Эгер уступил с любезной печалью. В последнее утро меня позвали в гостиную Эгеров, где месье вручил мне прощальный подарок — антологию французской поэзии, — а также диплом, удостоверяющий мое право управлять школой.
— Непременно дайте знать, когда откроете свою школу, — попросил месье Эгер с большим чувством, прощаясь и искренне обещая писать. — Мы пошлем к вам одну из своих дочерей.
Наступило первое января 1844 года. Мадам вызвалась сопровождать меня на корабль в Остенде, вероятно, желая удостовериться, что я не передумала. Проливая горькие слезы, я попрощалась с Бельгией, в глубине души, несмотря ни на что, не переставая верить, что когда-нибудь вернусь.
Но я не вернулась.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Два года спустя я лежала одна в темноте своей комнаты в пасторате, и сердечная боль в моей груди была такой же свежей и невыносимой, как после возвращения из Бельгии. Два года спустя я продолжала тайно любить человека, который жил по другую сторону моря; человека, который всегда был для меня недосягаем; человека, который через год прекратил переписку (по собственной воле или настоянию жены) и тем самым дал понять, что мне не следует надеяться даже на дружбу на расстоянии. Сколько времени необходимо, чтобы перестать любить? Можно ли намеренно и навсегда вырвать любовь из сердца? И если да, то как это сделать?
Дверь спальни отворилась, и вошла Эмили со свечой. Я села, вытерла глаза и попыталась собраться с мыслями, в то время как сестра опустилась на краешек кровати.
— Шарлотта, прости, что проболталась Бренуэллу о месье Эгере. Я хотела как лучше, но теперь понимаю, что, пытаясь утешить брата, жестоко предала тебя. Ради бога, прости меня за мой несдержанный язык. Я говорила, не подумав. Я люблю тебя всем сердцем, ты моя любимая сестра, ты для меня весь мир. Невыносимо сознавать, как глубоко тебя ранили мои слова. Я не нарочно причинила тебе боль.
— Знаю, что не нарочно.
Я взяла протянутую в мерцающем полумраке руку Эмили, заметив на ее щеках следы слез. Сестра крепко обняла меня, и мы несколько секунд черпали друг в друге утешение.
Отстранившись, она тихонько спросила:
— Шарлотта, теперь ты расскажешь? Расскажешь, что случилось между тобой и месье Эгером?
Я покачала головой.
— Пока не могу. Возможно, позже.
Лишь на следующее утро, когда папа присоединился к нам с сестрами за завтраком, я с внезапным стыдом припомнила, что прошлым вечером они с мистером Николлсом присутствовали при моей ссоре с Бренуэллом и Эмили.
После того как папа проглотил овсянку и поспешно удалился в свой кабинет, едва ли издав хоть звук, я задала вопрос:
— Папа или мистер Николлс упоминали… о том, что услышали прошлым вечером?
Анна сочувственно взглянула на меня и ответила:
— Они были слишком шокированы для этого.
— О! — в смятении воскликнула я.
— Не переживай, — успокоила Эмили. — Я заверила их, что вышло недоразумение, что Бренуэлл извратил мои слова, переврав их дальше некуда. Не сомневаюсь, они все забудут.
Ее объяснение показалось мне излишне оптимистичным. По моему опыту, люди не скоро забывают подобные обвинения, даже если они оказываются ложью. С горящими щеками я гадала, какого теперь мнения обо мне мистер Николлс. Несколько дней мне было стыдно смотреть ему в глаза. Затем мои чувства переменились. Я как раз закончила урок в воскресной школе и с улыбкой отпустила учеников, когда чуть не столкнулась в двери с мистером Николлсом и Джоном Брауном.
— Вы идете в церковь сегодня вечером? — обратился к нему Джон Браун. — Будут выступать прославленный тенор Томас Паркер, а также миссис Сандерленд из Галифакса и множество оркестрантов и хористов.