Тайные страницы истории

Ставицкий Василий Алексеевич

У Софьи-Фредерики-Амалии Ангальт-Цербстской, принцессы из заштатного немецкого княжества, к этому времени были позади унылая юность и безрадостные годы постылого династического брака с Петром III, ненавидевшим елизаветинскую Русь. Суровую жизнь лишь отчасти скрашивало стремление познать загадочную для нее страну. Были по крайней мере четыре любовных «случая». Причем первого «вельможу в случае» — С. В. Салтыкова в 1752–1754 гг. ей, тогда великой княгине, навязала сама императрица Елизавета Петровна, крайне раздраженная тем, что после девяти лет ее брака с будущим царем Петром III наследника престола так и не «образовывалось». Потом Сергей Салтыков был удален от двора —

назначен посланником, «ибо себя нескромно вел», по словам самой Екатерины Алексеевны, ставшей, наконец, матерью будущего императора Павла I.

Станислав-Август Понятовский «за глаза отменной красоты» (к этой детали мужской внешности Екатерина Алексеевна всегда питала слабость) был приближен в 1756–1758 гг. и затем тоже беззвучно удален, впрочем, очень почетно — на польский престол.

Куда больше прочих, в 1762–1772 гг. «вельможей в случае» и конфидентом, подготовившим государственный переворот, который и привел на престол Екатерину II, был Г. Г. Орлов. Могучий красавец и «авантюрьера в Европе из первейших», а также его братья полагали, что обрели в Екатерине Алексеевне что-то вроде идеальной пожизненной ренты. Ан нет. «Он сам при мне скучал», — рассказывала Екатерина о своих «любовях» «ненаглядному Гришеньке Потемкину». Быстро разочаровал ее и А. С. Васильчиков, «особо близкая персона» в 1772–1773 гг. Оба они замучили императрицу своим беспутством и «настырным суванием в дела государственные» настолько, что «впавши в дешперацию» — сиречь отчаяние, Екатерина Алексеевна обратила, наконец, свой взор на неприметного доселе Г. А. Потемкина.

Тогда, в дни переворота летом 1762 г., исправивший конфуз с утерянным темляком вахмистр вернулся в строй подпоручиком. И не более. А далее — с ее стороны редкая, но любезная улыбка, легкий кивок головой. С его стороны—обожание, восторженное преклонение перед ангелом на троне, беспорочная служба. Он «наблюдал за шитьем казенных мундиров», заседал в Синоде (благо за плечами Смоленская семинария и дворянская гимназия при Московском университете). Выполнил несколько мелких дипломатических поручений, отличившись при этом присущим ему изяществом ума и осмотрительной самостоятельностью. Деятельно заседал в комиссии по духовно-гражданской части знаменитого екатерининского «Уложения»—своего рода свода указов и распоряжений по делам административного свойства.

На свое 30-летие в 1769 г. за усердную службу получил камергерский ключ — стал обладателем высшего придворного чина и в звании генерал-майора был отправлен на войну с турками.

Беспримерная храбрость и умелое командование отличали генерала Потемкина. Так бы и соперничать ему на поле брани, если не с самим А. В. Суворовым, то, во всяком случае, с М. И. Кутузовым. И не знаю, кто кого бы затмил. Однако случилось так, что уныние императрицы «от общества своекорыстных дураков» и кошмар пугачевщины совпали с отменной характеристикой, которую давал Г. А. Потемкину прославленный фельдмаршал — «орел императрицы» П. А. Румянцев в письмах своей сестре П. А. Брюс, более известной при дворе как «брюсша». А та, ближайшая наперсница (и сводня) Екатерины II, довела мнение брата до сведения императрицы.

Тогда-то и призвала его в Петербург приветливым письмецом одинокая в своем царственном величии женщина.

Он был принят во внутренних покоях императрицы 15 февраля 1774 года. Да там и остался, поселенный так, чтобы и глаз видел, и рука достала.

Античного облика атлет ростом под 190 см, с орлиным носом, светло-русыми вьющимися волосами, нежным румянцем на упругих щеках. И глаза — переменчивые от ярко-васильковых до яростно

фиолетовых. Уже в марте он — «мой богатырь, милуша, скакун ненасытный, парюш (т. е. попугайчик)». Открылась переписка (более 400 только опубликованных писем и записок), тайная и явная, предельно обнаженная в искренности чувств и в значимости столь долгожданного этой замечательной женщиной союза.

Потемкина отличало не только могучее тело, но и блистательный ум. «Голубчик, — пишет в исходе февраля 1774 г. не государыня, но счастливая женщина. — Благодарю за хлеб, за соль. Гришенок мой, накормил-напоил вчерась. Однако не вином же…».

В марте того же года, когда еще бушевала крестьянская война на Яике и Волге, скалили зубы враги на юге и на западе, а первые восторги нового счастья обретали очертания долгожданного покоя души и тела, императрица писала: «Самый лучший пример перед собой имею. Вы умны, вы тверды и непоколебимы в своих принятых решениях, чему доказательством служит и то, сколько пет вы старались около нас, я сие не приметила, а мне сказывали другие…». Нотка сожаления о потерянном времени будет перемежаться с растущей «доверенностью» и любовью.

Она, самодержавная во всем, почла за необходимость объясниться с «батей и милушей» относительно своего альковного опыта. Перечислив в своей открытой манере фаворитов, уже упомянутых выше, она писала: «То было, Бог видит, что не от распутства, которому никакой склонности не имею, и если б я в участь получила смолоду мужа, которого любить могла, я бы вечно к нему не переменилась…» Это строки из ее «чистосердечной исповеди» перед человеком, которого она безумно полюбила, единственным, которому верила во всем.

К исходу 1774 г. в небольшой, удаленной церкви Св. Самсония на Выборгской, тогда лесистой, стороне Петербурга состоялось венчание Екатерины Алексеевны и Григория Александровича. Венцы держали доверенная камер-фрау М. С. Перекусихина, племянник Потемкина граф А. Н. Самойлов и Е. А. Чертков. Все они — лица из ближайшего окружения новобрачных. Брачная запись, заверенная Перекусихиной, свято хранилась у князя П. Д. Волконского и исчезла в личных бумагах Николая I, другая—у А. Н. Самойлова и была положена с ним в гроб. Существовал еще один список — копия. Она хранилась у графини Александры Васильевны Браницкой, урожденной Энгельгардт, «Санечки», племянницы и возлюбленной Г. А. Потемкина.

Напомним, что одна из дочерей Александры Васильевны, Елизавета Ксаверьевна Браницкая, стала супругой Михаила Семеновича Воронцова, выдающегося государственного деятеля России первой половины XIX в., незаслуженно оскорбленного А. С. Пушкиным в эпиграмме о «полумилорде, полукупце». Сама же Александра Васильевна, любимица светлейшего князя, была с ним в последние минуты жизни и получила из его слабеющих рук некий сверток бумаг. Елизавета Ксаверьевна свято хранила заветную шкатулку и категорически отвергала любые посягательства на ознакомление с ее содержанием.

* * *

Список о брачной записи, врученный Екатерине II, бережно хранила упомянутая Мария Саввишна Перекусихина (1739–1824 гг.). Без малого сорок лет она была абсолютно доверенной личной горничной императрицы. Жила в комнате, смежной с ее спальней, одевала и раздевала царицу, подавала ей утром то чашку крепчайшего кофе, до которого Екатерина II была охотницей чрезмерной, то иные «житейские необходимости».

Екатерина II, блестяще разбиравшаяся в людях, доверяла М. С. Перекусихиной полностью и безгранично, доверяла свою личную жизнь и устройство сверхделикатных контактов, и государственных, и вполне интимных.