Тайные страницы Великой Отечественной
Шрифт:
— Этот интерес как-то «материализуется»? Или так и остается — огромное количество разрозненных публикаций и разнообразных книг, в которых каждый, в общем-то, может найти удовлетворяющую его точку зрения?
— Как вы знаете, в этом году был подписан указ относительно подготовки нового десятитомного труда по истории Великой Отечественной войны. Думается, этот труд может подвести итоги научных дискуссий последних десяти-пятнадцати лет, ответит на некоторые животрепещущие вопросы.
— А как вы считаете, всякая ли дискуссия приносит пользу? У нас ведь не столь давно
— В принципе, дискуссия любого рода не вредна, это фактор развития науки. Какая острая полемика разворачивалась, скажем, вокруг «суворовских» книг! Обратите внимание, интерес к событиям Великой Отечественной войны у нас в стране из-за этого заметно возрос. А что теперь? «Суворовские» дискуссии сошли на нет — интерес к автору «Ледокола» исчерпан. Хотя его книги и вышли огромными тиражами, но все они, в обгцем-то, повторяют друг друга, серьезной доказательной базы у него нет. Вот все и закончилось, тема полностью себя исчерпала.
—Так стоило ли когда-то копья ломать? Действительно, всякая дискуссия может принести пользу.
— Нет, пользу приносит именно научная дискуссия! А что качается многих дискуссий, которые идут сейчас в разных странах даже на самом высоком уровне, то уж очень они политизированы. Фактически выходят за рамки научных споров — это чисто политические дискуссии в контексте сегодняшнего развития событий. Вместо поиска истины события прошлого подгоняются под интересы определенных политических групп, партий и лидеров ряда стран. Эти дискуссии, конечно, мало конструктивны — более того, деструктивны. Поэтому, как мне кажется, очень правильна позиция руководства нашей страны: когда такие дискуссии навязываются, переводить их из сферы политики в сферу науки. И спокойно все рассматривать на историческом материале, сопоставляя аргументы и точки зрения. И если все делать так, то это будет полезно.
— Историческая наука строится на документальной основе. Могут ли в наше время быть найдены по-настоящему новые документы по Второй Мировой войне?
— Думаю, не исключается открытие даже очень важных документов. Во-первых, все-таки у нас недостаточно документов о процессе принятия решений. Всем известно, что решения часто принимались без составления документов. Сейчас у меня выходит книга «Канун трагедии. Сталин и международный кризис 1939-1941 годов». Построена она на архивных материалах, и я могу вам точно сказать, что в те годы многие решения по внешней политике принимались устно, узким кругом лиц — либо вообще согласовывались по телефону Протоколов очень мало. Хотя есть мифология, что такое-то заседание Политбюро якобы состоялось тогда-то, потом — тогда-то, но это все неустановленные факты...
— То есть какие-то документы, записи об этих событиях еще могут быть обнаружены?
— Не исключено, так что процесс принятия решений остается очень существенной темой. Как и где, если говорить о нашей стране, происходили эти совещания, какие решения на них принимались? Это касается и внутренних вопросов. Например, оценивались ли где-то первые итоги войны? По документам я не видел нигде, чтобы было совещание у Сталина или в ГКО или еще где-то по неудачам первого периода войны. Или вот международные вопросы — крайне необходимы документы о том, как оценивались, намечались какие-то меры в области взаимоотношений с союзниками...
— Где же все это может быть, как вы считаете?
— Может быть, что-то отложилось в архиве Президента. В архиве Сталина этого нет, но архив Сталина, который входит в Государственный архив современной политической истории, он все-таки выхолощенный, неполный... Архив Политбюро — очень краткий, там по всем заседаниям только «слушали — постановили», и все! А как слушали, какие были точки зрения, какие мнения? В общем, это один пласт вопросов. Второй связан с документами, касающимися наших союзников, — их архивов, переговоров, которые ими велись.
— Они тоже не очень доступны для исследователей?
— Ну, скажем, есть и доступные материалы заседаний британского Кабинета, но по Соединенным Штатам — гораздо меньше. Вот это — второй пласт. Третий — тот, что начали сейчас все больше раскрывать, — это разведка в годы войны. Недавно в Лондоне состоялась большая конференция, и на ней были представлены новые, неизвестные ранее документы. Разведка — очень интересная тема!
— К сожалению, по многим причинам, полностью ее не раскроют никогда...
— Да, и есть еще просто тайны войны, которые тоже открывать не спешат. Вроде, скажем, визита Рудольфа Гесса в Англию. Основные материалы, конечно, закрыты в Англии — но, может быть, что-то можно поискать? Очень серьезный, интересный вопрос — взаимоотношения нашего руководства с польским правительством в Лондоне, с другими эмигрантскими правительствами. Не до конца прояснен вопрос, связанный с польским восстанием 1944 года... Есть еще очень много вопросов, по которым, я думаю, впереди еще могут быть открытия.
— Но почему же нередко остаются засекреченными документы, особенной тайны не содержащие, вреда никому причинить не могущие?
— Сложность в том, что у нас чрезвычайно медленно производится процесс рассекречивания. Нельзя сказать, что он не идет — он идет, но столь медленно и так затянут, что, мне кажется, превратился в серьезную государственную проблему, которая требует скорейшего решения. Это, кстати, даже подрывает доверие к нашей исследовательской работе — ведь мы не можем раскрыть документы, в которых нет каких-то особых секретов.
— Почему же так получается?
— У нас исторически так сложилось, что засекречен весь пласт документов. Весь, понимаете? Вот, как пример — секретные решения, принятые на каком-то заседании Секретариата ЦК КПСС. Но что на этом заседании обсуждалось? Не только какие-то действительно важные вопросы, но и выделение, допустим, сверхнормативных материалов для какого-то там завода. И на всех этих решениях стоит гриф «Секретно». До сих пор нет такой практики, чтобы из этой серии документов одни отложить и оставить под грифом, а другие — рассекретить.