Тайные тропы
Шрифт:
— А вы? — Юргенс перевел глаза на Грязнова.
— Особых причин нет, — ответил тот.
Юргенс встал из-за стола и твердыми, размеренными шагами пересек комнату по диагонали от стола к книжному шкафу и обратно.
— Что же приключилось с вами? — став позади сидящих, снова обратился он к Грязнову.
— Со мной ничего не приключилось. Мой отец родился и живет в Сибири, в Иркутской области. Там же находится младшая сестра. Есть еще дядя по матери, но я не знаю, где он. Я перед войной окончил пединститут. На ваш вопрос, пожалуй, и не отвечу. Я не задумывался даже над тем, чем
Облако дыма поплыло над головами сидящих. Зазвонил настольный телефон. Юргенс направился к столу и спокойным движением руки снял трубку.
— Слушаю… Да, я. Немного занят… Кто тебе сообщил?.. А… а!.. Ну что ж, если не спится — приходи.
Юргенс положил трубку на место.
— О чем еще с вами беседовал гауптман? — снова обратился он к посетителям.
Ожогин рассказал. Получив согласие Ожогина и Грязнова сотрудничать с немецкой разведкой, Брехер предупредил их, что «настоящей» работе должна предшествовать длительная подготовка и что работать придется, возможно, после окончания войны.
— Да, вероятнее всего, именно после окончания войны, — подчеркнул Юргенс, — и независимо от ее исхода. Это надо запомнить.
Говорил он с небольшими паузами, но четко и коротко, переводя взгляд с одного на другого.
— Прежде всего — тщательная конспирация, самая тщательная, — поучал Юргенс.
Никто не должен знать о их связи с немцами. С сотрудниками Юргенса они будут встречаться ежедневно, но лишь с наступлением темноты. Юргенс разрешает и даже рекомендует иметь самые широкие связи среди русского населения города, но скрывать от него свои симпатии к немцам. Чем шире и глубже эти связи, тем лучше для дела. Допускается даже высказывать недовольство по адресу немецкой администрации, но осторожно, в меру. Надо также продумать и решить вопрос о том, чем они станут здесь заниматься, так как жить без дела нельзя. Это вызовет подозрения. Свои соображения на этот счет они должны завтра же доложить Юргенсу. Для них уже приготовлена квартира. К себе они могут приглашать кого угодно, кроме лиц немецкого происхождения, связь с которыми может их скомпрометировать в глазах местного населения. О питании заботиться не придется. Это возложено на квартирную хозяйку.
В соседней комнате раздались шаги, и в кабинет вошел худой, высокий немец в чине подполковника. На носу у него было пенсне, из-под которого тускло смотрели маленькие глаза.
— Хайль Гитлер! — приветствовал он хозяина, выбросив вперед руку.
Юргенс ответил тем же.
— Что это за господа? — сделав презрительную гримасу, спросил пришедший. Он развалился в кресле, стоявшем у письменного стола, и вытянул худые, длинные ноги.
— Мои люди.
Подполковник приподнял брови, внимательно всмотрелся в Ожогина и Грязнова, прищурил глаза и отвернулся.
Юргенс вынул из ящика стола две бумажки и подал их Ожогину.
— Это пропуска для хождения по городу в любое время, — объяснил он. — Проставьте свои фамилии по-русски и по-немецки. Сейчас вас проводят на квартиру. Идите и отдыхайте. Обо всем остальном — в следующий раз…
— Ганс, ты помнишь Брехера? — обратился Юргенс к подполковнику, лишь только Ожогин и Грязнов вышли.
— Отлично. И всегда
— Его карьера уже кончилась.
— Не понимаю…
— Прочти — и поймешь. — Юргенс протянул подполковнику Ашингеру листок бумаги, заполненный мелким печатным шрифтом.
«Ставлю вас в известность, что в ночь на восемнадцатое сентября сорок третьего года советская авиация вновь совершила налет на железнодорожный узел и поселок, — прочел Ашингер. — Из батальона СС двадцать человек убито и около восьмидесяти ранено. На резиденцию гауптмана Брехера упала и разрушила все до основания полутонная бомба. Найдены лишь кусок портупеи и правая рука гауптмана…»
— Да… нелепо, — медленно произнес Ашингер. — Брехер убит вдали от фронта, а я бессменно в районе передовой — и жив.
— Ты недоволен этим?
— Не недоволен, а удивлен, поражен… — Ашингер встал с кресла и, заложив руки за узкую, сухую спину, прошелся по комнате.
На некоторое время воцарилось молчание.
— Да… судьба Брехера печальна, — снова заговорил подполковник, — но я пришел сообщить еще более удручающие известия.
— Именно?
— Пали Новороссийск, Брянск, Бежица… — Ашингер остановился против Юргенса и широко расставил ноги. — Под угрозой падения Чернигов, Полтава, Рсславль…
Лицо Юргенса оставалось спокойным. Он продолжал молча смотреть на собеседника.
— Ты не задумывался, Карл, над вопросом, что ожидает нас, если русские придут в Германию? — спросил Ашингер.
— Нет, — ответил Юргенс. — Не желаю забивать себе голову бесплодными размышлениями.
— Ты сегодня не в духе, Карл. — Ашингер обошел стол и, встав позади Юргенса, положил свои тонкие руки с длинными пальцами на его плечи. — А думать надо…
— Не хочу уподобляться крысе, бегущей с корабля. — Юргенс повел плечами, сбросил руки Ашингера и вышел из-за стола.
— Напрасно. Ты отстаешь от жизни, от событий. Не интересуешься новостями…
— К чорту новости! — Юргенс зашагал по комнате, глубоко затягиваясь дымом папиросы. — У меня работы по горло.
Ашингер выждал, пока Юргенс вернулся обратно к столу.
— Не будем нервничать и ссориться, Карл, — сказал он тихо, стараясь подавить волнение. — Скажу тебе по секрету одну новость. Генералы, офицеры и солдаты фельдмаршала Паулюса обратились к германской армии и германскому народу с призывом… требовать отставки фюрера и его кабинета. Я слышал это по радио собственными ушами час назад.
— У меня голова трещит от этих новостей! — сказал Юргенс раздраженно.
Ашингер обиженно пожал плечами.
Отведенный для Ожогина и Грязнова дом состоял из четырех комнат. Одну занимала хозяйка, три предоставлялись квартирантам.
Спальня с двумя кроватями и книжным шкафом имела два окна, выходивших в сад.
Когда хозяйка оставила квартирантов одних, Ожогин убавил свет керосиновой лампы, открыл окно и молча облокотился на подоконник.
Он хорошо знал этот город. Рядом, за углом, начиналась улица Луначарского; на ней, в доме номер тридцать восемь, Ожогины жили безвыездно пятнадцать лет. Там родился он, его брат…