Тайные тропы
Шрифт:
— Кому?
— Кому-нибудь... Там, в Москве...
— Фамилия?
Рибар не отвечал. Ожогин взял его за плечи.
— Хорошо, я передам... Обязательно передам.
— Спасибо, — ответил Рибар, — теперь мне легче. Лишь бы только успеть написать.
— Успеете, — успокоил Никита Родионович, — мы улетим завтра вечером или послезавтра.
Рибар тяжело вздохнул.
— Завтра... Если я буду еще здесь, мы на прощанье выпьем вина.
Никита Родионович улыбнулся.
— Вы разве тоже собираетесь в дорогу?
— Не собираюсь, — ответил Рибар, — но боюсь, что это решат без меня.
Извинившись за беспокойство, он вышел.
Ожогин снова лег. На этот раз он заснул.
...Перед рассветом Душана Рибара арестовали.
Мать билась на полу в истерике. Плакали дети. Рибар внешне был спокоен и, пока трое полицейских копались в комнатах, молча сидел на табурете. Лишь, когда стал прощаться с детьми, он закрыл глаза и закусил нижнюю губу. Видно было, что ему с трудом удалось сдержать рвавшиеся наружу рыдания. Пожав руки гостям, он сказал по-русски:
— Я ожидал этого. Они опередили меня. Письмо я не дописал, и оно попало к ним. Теперь моя участь решена. Прощайте.
Рибар глотнул судорожно воздух.
Полицейские грубо приказали прекратить разговор.
Гости не могли уже заснуть до рассвета.
— Он унес с собой какую-то тайну, — сказал взволнованно Ожогин.
— Да, он что-то знает, — согласился Андрей.
Алим сидел на полу, обхватив обеими руками колени. В глазах его мелькали злые огоньки, а когда из соседней комнаты доносились детские рыдания, он болезненно морщился.
— Пропадут малыши, — сказал он, — кто их будет кормить. Послушайте, что я хочу сказать, — понизил он голос до шопота и заговорил горячо, страстно. — Нам поверят и нас не поругают. Мы сделаем большее доброе дело. Давайте оставим старухе немного золота. Это спасет их.
— Согласен, — твердо сказал Ожогин.
В восемь утра друзья покинули дом. «Татра» стояла на условленном месте и доставила их в уже знакомый дом. Здесь их встретили Клифтон и Боков.
В присутствии Клифтона Боков выдал Ожогину Грязнову и Ризаматову на руки документы, югославские ордена, советские денежные знаки и предупредил:
— А теперь в советскую комендатуру, туда уже звонили из цека. Желаем вам успехов. Больше уже не увидимся.
Ни он, ни Клифтон не подали руки на прощанье.
— Ага! Так это о вас звонили из центрального комитета партии? — спросил майор в советской комендатуре, выслушав Ожогина. — Замечательно. Прошу предъявить документы.
Друзья показали только что полученные справки и удостоверения к орденам.
— Отвоевались? — улыбнулся майор.
— Да, — ответил за всех Никита Родионович.
— Молодцы. Право, молодцы. Курить хотите?
Друзья не отказались.
Ленточки на груди майора говорили о том, что он был уже четыре раза тяжело ранен.
Возвратив документы и занеся всех троих в список, майор спросил:
— Лететь готовы?
— Готовы.
— Прошу посидеть в саду... Там свежие газеты, журналы. Самолет летит минут через сорок.
Ожогин, Грязнов и Алим остались одни на скамье, под раскидистым каштаном.
Держа в руках полученную справку и удостоверение, Алим внимательно их разглядывал. Справка была подписана членом центрального комитета и министром Ранковичем. Она подтверждала, что Алим Ризаматов летом сорок четвертого года явился в расположение одного из отрядов югославских партизан и до соединения с частями Советской Армии героически бился с врагом.
— Жжет мне руки эта пакость, — сказал Алим. — Видно, не трудно делать такие справки в Югославии.
— Пусть пожжет немного, — заметил Андрей, — это вещественное доказательство, и когда-нибудь оно пригодится.
— А вы обратили внимание, как нагло ведет себя этот Клифтон? Он считает ниже своего достоинства подать руку, — сказал Ожогин.
— От чего мы, конечно, ничего не потеряли, — улыбнулся Андрей.
— Дело не в этом, а в том, что вся эта сволочь уверена в себе и считает, что на нее кто-то обязан работать, что кто-то должен разделять ее взгляды.
— Хорошо бы оставить Клифтону коротенькое письмецо в несколько слов такого, примерно, содержания: «Кто считает других глупее себя, тот рискует остаться в дураках», — пошутил Грязнов. — Представляю себе физиономию этого умника, если бы он получил такое письмецо...
— Ничего. Сюрпризы мы им преподнесем более остроумные. Теперь, кажется, немного осталось ждать. Но вот насчет того, что хотел сообщить бедняга Рибар, я серьезно задумываюсь, — сказал Никита Родионович. — Что-то, видимо, значительное.
В одиннадцать часов друзья заняли места в большом, многоместном советском самолете. Тут же рядом сидели командиры, трое югославов, артисты из Москвы, несколько женщин, пятеро чехов.
В одиннадцать десять самолет оторвался от земли, сделал прощальный круг над городом и лег на курс.
Мощная машина несла друзей на родину. Перед ними вставали в памяти далекие образы родных, друзей. Когда самолет забирался очень высоко, казалось, что он парит почти на месте. Хотелось поторопить его, чтобы он летел быстрее, быстрее.
Часть третья
1
В жаркий летний полдень сорок седьмого года пассажирский самолет мягко приземлился на аэродроме большого южного города.
В числе пассажиров из самолета вышел и Никита Родионович Ожогин. Он возвращался из Москвы, где пробыл около месяца, принимая оборудование для электростанций.