Тайный агент императора. Чернышев против Наполеона
Шрифт:
«Нет, в том скорее всего сказалась моя мудрость и прозорливость». — ответил сам себе на свой же вопрос Александр Павлович и вслух сказал:
— У Наполеона — все жертвы, с кем связывала его судьба. И первая — она, императрица Жозефина, которую он безжалостно бросил и растоптал. Наверное, в своей борьбе с ним я каким-то образом отомстил и за нее. За то, что в угоду своим честолюбивым и эгоистическим устремлениям он принес в жертву ту, которую, говорят, страстно любил.
Исполнилось ровно четыре года, как этот небольшой, в два этажа, дом стал прибежищем Жозефины. Здесь, в Мальмезоне,
Впрочем, нельзя сказать, что она была уж так всеми покинута. У нее был свой круг еще старых и добрых знакомых, который, если и поредел в годы ее пребывания в Тюильри, то вскоре как бы вновь проявился. Но основное общество, причем довольно обширное, было общество ее дочери — Голландской королевы Гортензии.
Собственно говоря, мать и дочь стали обживать этот дом почти одновременно, потому что одновременно оказались в одинаковом положении — без мужей. Императрица получила официальный развод, Гортензия же уехала из Амстердама, навсегда оставив мужа, короля Голландии Луи Бонапарта.
Брак ее с братом Наполеона был в высшей степени неудачным, поскольку они друг друга совершенно не интересовали. Красавица, умная и чувственная, увлекающаяся живописью, музыкой и поэзией, она была полной противоположностью мужу — с самых молодых лет искалеченному артритом, мнительному, ревнивому, но в сущности доброму человеку.
Весьма вероятно, что сам Луи нуждался в том, чтобы его ласкали, жалели и опекали. Гортензия же, в силу своего артистического характера, требующего повышенного внимания к собственной личности, оказалась на такую роль неспособной. К тому же, еще до помолвки, она была безумно увлечена гофмаршалом Наполеона Дюроком и хотела стать его женой. Но всесильный отчим желал внутрисемейным браком как бы укрепить свою династию и, не имея к тому времени собственных сыновей, рассчитывал на появление наследника хотя и со стороны брата, но все же в собственной большой и единой семье.
Амстердам и Гаага, где надлежало пребывать королеве, мало привлекали ее тонкую, увлекающуюся натуру. Она старалась проводить время в Париже или на весьма модном в высших кругах курорте Пломбьер.
Господи, да все эти королевства, куда назначались Наполеоновы братья, по сравнению с Францией, были задворками, скучной и затхлой европейской провинцией! Молодые женщины из императорской фамилии обладали всем, что им было нужно для успеха и наслаждений — красотою, изысканным вкусом, богатством. Там, на окраинах империи и за ее пределами, им не хватало лишь одного — общества, к которому они привыкли.
Читатель, вероятно, помнит Испанскую королеву Жюли Бонапарт, урожденную Клари. Как она рассуждала об Испании, сравнивая ее с милым сердцу Неаполем, королевой которого она до этого именовалась! Так нет же, в Неаполь она приезжала к мужу всего дважды, на очень короткий срок и то по настоянию Наполеона. В Испании она, кажется, и всего-то побывала в кратковременном путешествии — туда и обратно. А ее родная сестра Дезире, Шведская королева? Помните, впервые уезжая к мужу в Швецию, она давала понять императору, что будет непременно больше пребывать во Франции, нежели в мрачном Стокгольме. И ведь пребывала.
Так вот этот узкий круг родственников и составлял, можно сказать, основу общества, которое не забывало Мальмезон. А музыканты, поэты и писатели, художники, артисты — маститые и только подающие надежды! Разве могла без них прожить молодая королева?
Яркие лучи почитания и обожания, исходившие от пестрого, занимательного, в высшей степени интересного общества, согревали и Жозефину. Так что одиночество ее оказывалось на деле и не одиночеством вовсе. Хотя для самой очаровательной и первой женщины Франции, бывшей предметом внимания, можно сказать, всего мира, этого всего было мало.
Сразу она даже не поверила словам дежурной лектрисы, что прибыл император Александр, и она, так искусно умевшая себя держать в любых случаях жизни, даже несколько растерялась.
Знала же, была заранее извещена о предстоящем визите! Даже приготовилась к нему, надев на себя все розовое и красное, любимые ею цвета. И с самого утра не отпускала парикмахеров, массажисток, сама сидела у зеркала, меняя румяна и грим на лице.
Неважно, что встреча двух августейших особ. Так сказать, прием в высшей степени официальный, своеобразный визит вежливости. В первую очередь она была женщиной. И женщиной, когда-то умевшей влюблять в себя молодых, самых лучших красавцев Франции. А русский император, говорят, красив, очарователен и сравнительно молод — ему еще нет тридцати семи.
Александр появился в гостиной — улыбчивый, совершенно лишенный церемонности и претензий, присущих, казалось, его высокому положению. Подошел, поцеловал руку и, прижав свою к сердцу, сказал, что это было его давней мечтой — встретить самую очаровательную женщину в Европе.
— Когда произносилось слово «Франция», я всегда представлял, ваше величество, именно вас.
Жозефина знала, что она еще скорее привлекательна, чем безразлична или, немыслимо произнести, отталкивающа. А ей, между прочим, было уже пятьдесят, ее здоровье начало понемногу сдавать. И, будучи умной, понимала, что даже в ранней своей молодости не слыла красавицей в общепринятом смысле слова.
Теперь же ее круглое, широкое лицо с дряблой, желтеющей кожей, несмотря на все сидения перед зеркалом, выглядело совсем не молодо. Но все же оставался в ней тот тайный шарм, что некогда привязал к ней Наполеона и наряду с ним еще, наверное, многим и многим кружил голову.
Поэтому, вероятно, и Александр Павлович не совсем уж льстил императрице, когда высказывал ей приятные и, конечно же, вполне уместные и даже необходимые по требованиям высшего этикета слова.
Но речь императора на том не оборвалась. Указав на своего генерал-адъютанта, он заметил, что первые впечатления об императрице вынес из рассказов полковника, а ныне генерала, Чернышева.
— О, да, с вами, господин Чернышев, мы давно знакомы. И у меня о вас, генерал, самые приятные впечатления еще с нашей первой встречи. Кажется, это было в Байонне?
— Совершенно верно, ваше величество, — галантно поклонился Чернышев. — Именно там вы сказали мне несколько незабываемых слов, которые я буду помнить до конца моих дней. И там же вы велели непременно передать слова высочайшего уважения моему императору, что я и сделал, как только возвратился в Петербург.