Тайный архив Корсакова. Оккультный детектив
Шрифт:
Владимир решительно шагнул внутрь зала и выстрелил в воздух из револьвера – даже в таких отчаянных обстоятельствах он не мог заставить себя стрелять в спину безоружному человеку, хотя он сам и советовал Родионову обратное.
– Остановись! – велел молодой человек. Стасевич даже не дрогнул – ни выстрел, ни окрик Корсакова не заставили художника обернуться.
– Тебя послал этот старик из министерства? – поинтересовался Стасевич. – Далеко же ты забрался! Извини, я не могу остановиться, иначе все мои труды пойдут прахом.
Корсаков уже и сам понял, что художник идет ва-банк – у него не оставалось времени ждать, пока его картина в церкви принесет в жертву божествам каменного круга город. Сейчас своей работой он пытался срочно открыть дверь туда, где спящие существа обитали, чтобы напитаться дармовой силой. Что ж, Владимиру ничего не
Он уже навел на художника пистолет, когда чутье буквально спасло его от верной смерти: он даже не услышал, а почувствовал, как что-то шевельнулось у него за спиной. Корсаков кувыркнулся вперед, вскочил – и развернулся лицом к новой угрозе. Перед ним стояли Серебрянская и Родионов. Мертвые, в этом сомнений не оставалось. У женщины была пробита височная кость, у исправника разворочено выстрелом горло. Корсаков мог лишь предположить, что в движение эти жуткие создания приводила воля безумного художника, который управлял ими через портреты даже после смерти моделей. Владимир опустил револьвер – пули против покойников были бессильны.
Труп Родионова, страшно клокоча разорванным горлом, поднял руки и бросился на Корсакова. В последний момент молодой человек, подражая испанскому тореадору перед быком, отступил в сторону. Бывший исправник пролетел мимо и упал прямо на груду свечей у стены. Не теряя ни секунды, Корсаков схватил оказавшийся под рукой канделябр-трехсвечник в половину своего роста и, орудуя им, словно трезубцем, встретил уже тянущую к нему скрюченные пальцы Серебрянскую. Платье на ожившем трупе мгновенно занялось от прикосновения горящих свечей, пламя распространилось по всему телу. Невероятным усилием воли он оттеснил покойницу ко входу в зал и вытолкнул ее в коридор, а затем захлопнул и заблокировал дверь своим импровизированным оружием.
Полыхающий Родионов поднялся с пола. Огонь распространялся вокруг него и опрокинутых свечек, охватывая пол и стены. Но самым страшным было не это. Стасевич закончил свою картину. Чернобородый художник протянул руку в глубь холста, взялся за нарисованную створку и приотворил дверь, за которой уже ожидали хозяева каменного круга. Счет шел буквально на мгновения. Не обращая внимания на приближающегося к нему Родионова, Владимир вскинул револьвер и начал стрелять. Наполовину вошедший в картину Стасевич вздрогнул, медленно обернулся и с пораженным выражением лица перевел взгляд с оставленных пулями дыр в сюртуке на Корсакова. Кажется, он не верил, что его могут остановить в момент величайшего триумфа.
С отчаянным криком Владимир бросился вперед и толкнул художника внутрь написанной им картины. Тот провалился сквозь холст – и оказался за дверью, посреди источника зеленого сияния. Одного взгляда на существ, ждавших художника за порогом, почти хватило, чтобы лишить Владимира рассудка. Корсаков утопил руки в стремительно твердеющей картине, упер их в нарисованную створку и изо всех сил толкнул. Дверь начала закрываться – медленно, слишком медленно. Из-за нее выскользнула дрожащая рука Стасевича и попыталась ухватить молодого человека за рукав. Из последних сил Корсаков надавил на нарисованную дверь и отпрянул от холста, вытянув руки из картины. Ладонь художника, похожая на отвратительного белого паука из мертвенной плоти, шевеля длинными пальцами, показалась следом. Но картина, поглотившая создателя, уже теряла свою силу. Дверь на ней захлопнулась, отрубив руку художника по самое плечо, а затвердевший холст отсек кисть, бессильно рухнувшую на пол.
Окружающий хаос резко вернул Корсакова к действительности. Чудом ему удалось увернуться от обрушившегося на мольберт безжизненного горящего тела Родионова. Марионетка лишилась своего хозяина. Пламя стремительно распространялось вокруг, грозя поглотить молодого человека. Он бросился к уже загоревшейся двери, вышиб ее плечом, перепрыгнул через горящее тело последней из Серебрянских в коридоре – и бежал, бежал, бежал, пока не оказался на свежем воздухе. За его спиной огонь пожирал трухлявые внутренности усадебного дома. Лишь отсыревшие стены и крыша пытались ему сопротивляться, но пламя уже лизало и их. Уцелевшие окна лопались одно за другим. А затем в глубине усадьбы что-то ухнуло – и особняк сложился внутрь, словно карточный домик под рукой неловкого игрока. Пылающие бревна завалили тела погибших и проклятые картины.
23 июля 1880 года, раннее
Чувствуя себя опьяненным пироманом, Корсаков сорвал с потолка холст Стасевича, облил его керосином из запасной фляги (фонарь сгинул вместе с Родионовым) и запалил второй за сутки пожар, сжигая проклятое полотно вместе с оскверненной церковью. Нетвердой походкой молодой человек добрался до края обрыва и без сил уселся на мокрую землю. Подозрительно покосился на древние валуны, но те хранили молчание. Владимир трезво оценивал свои шансы покончить с этим проклятым местом – вряд ли его сил (да и сил всех горожан, если уж на то пошло) хватило бы, чтобы уничтожить каменный круг, а значит, оставалось лишь надеяться, что с гибелью последних Серебрянских и Стасевича в живых не осталось никого, кто мог бы обратить его силу во зло. Но Корсаков был в меру циничен (сам себя он почитал, конечно, реалистом) и не сомневался, что рано или поздно пароход доставит на городскую пристань очередного безумца, который почувствует могущество монолитов и попытается заполучить его. Но – в другой раз. И хотелось бы верить, не на его, Корсакова, веку.
Владимир старался не думать о вопросах, оставшихся без ответа, главный из которых звучал просто: «Откуда у Стасевича взялись знания, даровавшие ему способность вдыхать губительную силу в свои портреты?» Художник не происходил из знакомых Корсакову старых семейств, хранивших оккультные тайны. Не состоял в учениках у известных чернокнижников. Так что же сподвигло его переступить за черту, где его дар стал проклятием? Одно было ясно – сегодняшнее происшествие стало его первым самостоятельным успехом. Да, доставшимся потом и кровью. Да, ему не удалось спасти всех. Но главное – он смотрел, как медленно расходятся тучи, скрывавшие голубое небо. А значит, из небесного водоворота не появится рука злобного бога, которому поклонялись язычники, а воды реки не расступятся, обнажая его ненасытное воинство. И Корсакова это вполне устраивало.
Дождь потихоньку заканчивался, впервые за две недели. На горизонте, за рекой, выглянуло солнце. С того места, где сидел Корсаков, было видно, как первые люди, казавшиеся отсюда муравьишками, высыпали на городскую площадь, встречая рассвет и завершение ненастья. Жаль только, что эту картину не успел в последний раз увидеть храбрый исправник Родионов, ценой своей жизни давший Владимиру шанс покончить со Стасевичем и вызванным художником потопом. Вряд ли кто-то узнает о его подвиге, а если и узнает – то, скорее всего, не поверит. Людям вообще свойственно закрывать глаза на все, что выбивается из простой и понятной картины их мира. Иначе Корсаковым не удалось бы так просто скрывать свое фамильное дело от обывателей. Много лет спустя горожане вспомнят лишь, как две недели подряд лили дожди, а старая церковь да пустая усадьба просто сгорели однажды ночью. Только молчаливый круг валунов нет-нет да напомнит о бабкиных страхах…
Молодой человек невольно улыбнулся, глядя на спасенных ими жителей, перевел взгляд на разгорающийся сруб церкви – и позволил себе улечься на землю, которая, несмотря на холод и влагу, казалась сейчас самой мягкой периной на свете.
– Господи, – пробормотал он. – Пусть какой-нибудь пароход уже плывет обратно к цивилизации! Нескольких дней стряпни в здешней гостинице я просто не выдержу…
Обратный путь занял у Корсакова несколько недель. Владимир постарался компенсировать себе все невзгоды, вытерпленные за время погони. Никакой больше тряски в экипажах по бездорожью! Нет уж, от Перми до Нижнего – только пароходы и каюты первого класса, только лучшие номера гостиниц во время ожидания следующего корабля. Неторопливое путешествие бальзамом лилось на растревоженные сложным расследованием нервы. С палубы парохода он смотрел, как суровый северный лес уступает место песчаным утесам и дубравам средней полосы. Солнце, будто извиняясь за долгое отсутствие, светило весело и ярко. В Казани Корсаков сошел на берег и переночевал в знаменитых меблированных комнатах «Франция» на Воскресенской улице, когда-то привечавших Некрасова и Гончарова. В Нижнем Новгороде он даже позволил себе задержаться – в городе продолжалась ярмарка, а такое мероприятие пропустить было грех. Пока купцы торговались за сукно или чай, Владимир навещал совсем уж неприметные лавочки персов и китайцев, пополняя запасы алхимических элементов и порошков, назначение которых было ведомо только ему да продавцам.