Тайный Союз мстителей
Шрифт:
Рядом с ним шагал Альберт.
Когда они выходили, он сказал, что хочет подышать свежим воздухом…
— Ну, как чувствуешь себя? — спросил он. — Доволен?
— Да… не знаю.
— Не знаешь? Хорошо хоть признался. Но я и так уже понял. Ты ведь думаешь, что люди хорошие.
— Может, и так, — проговорил Друга и остановился. — Видишь ли, я не верю…
— Что люди плохие?
— Да.
— И я бы не хотел верить, — произнес Альберт. — Но так оно и есть. Дело известное.
Снова они шагали рядом, глядя прямо перед собой. Изредка из Бедова
— А деревня сейчас черная-черная, — сказал наконец Альберт.
— Правда. Будто притаилась и чего-то боится.
Молча они пошли дальше.
— Может, опять война будет, — проговорил задумчиво Альберт.
— Нет уж, пусть лучше не будет, — отозвался Друга, пытаясь разглядеть в темноте лицо Альберта. — Тебе что, нравится, когда война?
— Может быть. Я бы тогда всех укокошил, кто хоть раз мне поперек дороги встал.
— Да они тебя первым бы и пристрелили, — сказал Друга. — В войну больше всех хорошим людям достается, а другие увиливают да еще наживаются на ней.
— Говорят, бывают и войны против тех, кто наживается.
— Бывают. Но все равно хорошим достается. Надо без войны постараться.
— Сказать по правде, наш Союз тоже вроде как бы войну ведет, — продолжал Альберт. — Интересно, мы преступники или нет?
— По-хорошему иногда и не получается, — заметил Друга. — Но все равно надо стараться.
Альберт поднял лицо к небу. Тихо падал снег. Снежинок даже не видно было, они только чуть щекотали кожу.
— Если б это можно было! Да они же нас всерьез не принимают. Вот в чем штука-то!
— Это верно, — согласился Друга.
— Скажи, а ты что обо мне подумал? — спросил Альберт. — Ну, тогда, когда я тебе в морду дал?
— В ту минуту я ни о чем не думал, — ответил Друга. — Все было так ново, необычно для меня. — Но если подумать… может, это ты на ребят хотел впечатление произвести? Может, ты просто боишься, что они не так думают, как ты?
Оба снова помолчали. Затем Альберт хриплым голосом проговорил:
— Скажи, а как ты ко мне относишься? Подлец я, да?
— Не знаю. Думаю, что ты хороший.
В темноте выросли первые дома Бецова. Альберт и Друга остановились.
— Тебе разве скотину не надо кормить? — спросил Друга.
— Нет, — сказал Альберт. — Коровы у нас сдохли. Только Лотта жива осталась. А со всем остальным старики сами управятся. Да и все равно уже поздно.
— А сколько у вас было коров?
— Три. И теленочек… десять дней ему только было.
Друга вытянул руку, поймал несколько снежинок и дал им растаять на ладони.
— Знаешь, что моя мать иногда говорит? — произнес он тихо, скорее для самого себя.
Альберт повернулся к нему.
— Она говорит: снежинки — это как счастье. Беленькие такие, сверкают красиво, и очень хочется их поймать. А когда поймаешь — они согреваются и тают. Вот так и счастье — хочется его поймать, такое оно беленькое, красивое, манит оно тебя. Ну, а потом если ты беден, счастья как не бывало, нет его! Бедность для счастья, что тепло для снежинок.
Альберт провел ногой по снегу.
— Да, — сказал он, — не может у нас быть никакого счастья. Мы бедные. А тут еще русские.
— Не понимаю, о чем ты? — спросил Друга.
— О чем? Об излишках. Кулаки наживаются на них, а мы еле-еле норму сдаем.
— Не думаю, чтобы это русские так определили, — сказал Друга, — но это, конечно, неправильно.
— Разве не все равно, кто определяет? — решил Альберт и потер себе уши. Стало холодно.
Навстречу из темноты выехал велосипедист. Они подождали, пока он не отъехал подальше.
— Пойдем пройдемся еще немного, — предложил Альберт. Он думал о том, что из Други надо сделать другого человека. Такой, каким был он сейчас, — смирный, тихоня, — он никакой пользы не принесет.
Альберт взглянул на своего спутника со стороны и усмехнулся.
— Знаешь, мне что-то охота напасть на тебя. — Он проговорил это очень тихо. — Скажи, на тебя нападал кто-нибудь?
— Ты что, очумел? — только и успел сказать Друга и уже в следующий миг почувствовал, как ему сдавили горло. Он вздрогнул от обуявшего его страха.
— Очумел, говоришь! Нет, не очумел. — Альберт говорил, растягивая слова, все сильнее сжимая горло Други. — Внимание, сейчас начнется!
Друга попытался рассмеяться. Мысли его путались. Неужели Альберт… Он рухнул наземь.
Это Альберт подставил ему ножку. Теперь он стоял, нагнувшись над ним. Друга хотел закричать, но не мог произнести ни звука.
Альберт выпрямился, стряхнул снег с колен.
— Вставай! Меня тебе нечего бояться. — Он снова говорил спокойно, почти ласково.
Другу била дрожь. «Надо бежать!» — подумал он. Но ведь Альберт его все равно догонит.
— Зачем ты это сделал? — с трудом проговорил он.
Альберт повернулся к нему.
— На, бей, если я тебе сделал больно! Не шелохнусь. Честное слово!
— Нет, мне не больно, — ответил Друга. — Но зачем ты это сделал?
— Думал, ты защищаться будешь. Ты бы мне еще больше понравился. Не станешь защищаться — они тебя без конца лупить будут. Вот оно как! — Альберт говорил очень убежденно.
— Не умею я драться, — заметил Друга. — Мне всегда достается.
— Научить?
— Чему?
— Драться.
— Разве этому можно научиться?
— Еще как!..
…Фрау Грубер сидела у печи и штопала. Пальцы ее двигались быстро и проворно, как будто она всю жизнь ничем другим не занималась, но вдруг движения ее замедлились и наконец совсем затихли. Руки фрау Грубер теперь покоились на черной юбке. Она была хрупкой женщиной; во всей ее повадке чувствовалось что-то отрешенное от этого мира. Но, быть может, это была самая обыкновенная робость. Фрау Грубер выглядела гораздо старше своих лет, волосы ее уже побелели, на добром лице запечатлелось все пережитое — и радость и горе. Только вот следы радости были далеко не столь глубоки, как следы горя. Да, радость уже давно не навещала дом фрау Грубер.