Тайный Союз мстителей
Шрифт:
— Чего там… — проговорил Друга. — Через сто-то лет…
— Почему? — спросил Альберт немного погодя.
— Не знаю я, Альберт. Если всю жизнь так… только и делать, что подкарауливать кого-нибудь да избивать… и бояться, как бы дело не вскрылось… Смейся, если тебе кажется это смешно, а я реву по ночам, когда я один…
— Тяжело, да? — Альберт взял горсть песку и дал ему струйками сбегать между пальцами. — Разве я смеюсь?
Друга покачал головой.
— Не только потому, что тяжело. Мы же с тобой совсем разные люди. Ты вот злишься на всех, не доверяешь никому, даже мне. А я
Альберт спрятал книгу за спину, спросив с тревогой:
— Не понимаю. Объясни!
— Да потому, что я, может, и соврал, когда говорил про Линднера и синих, что он нечестно поступает и только боится место потерять…
Альберт проглотил слюну. Оба не сводили глаз с пламени свечи.
— Почему ты говоришь, что тогда соврал? — спросил Альберт.
— Может, это и правда, что я тогда сказал, но я не верю в это, чувствую, что соврал.
— Если не верил, — хрипло сказал Альберт, — почему же все-таки сказал?
— А что мне оставалось делать? — с трудом выдавил Друга. — Я же растерялся. Если бы я тогда говорил о том, что я чувствовал, я был бы тебе плохим другом. Это всегда так: если ты для одного делаешь хорошо, то для другого это плохо. А ты мой друг, поэтому я так и сказал.
Комок земли упал прямо на свечу, и она погасла. Долго друзья сидели в темноте и молчали.
— Вот ведь ты какой! — скорее выдохнул, чем сказал Альберт.
Снова воцарилась тишина, изредка нарушаемая звуками, доносившимися с поляны.
Щелкнув зажигалкой, Альберт снова зажег свечу.
— Нет, ты тогда сказал правду, Друга! — мрачно произнес он. — Можешь мне поверить — это правда!
Друга пожал плечами, выразив таким образом и свою неуверенность, и свои сомнения.
— Кроме того, честный Линднер или нет, вообще не имеет значения. Врать-то он врет, во всяком случае, но это безразлично. Помочь он нам ничем не может, а вот помешать может. Или ты считаешь, что Длинного перестанут сечь, если мы запишемся в синие? Отец Ганса бросит пить и не будет больше драться, а Вальтеру не придется больше красть жратву для своей мелюзги? Нет, все останется по-старому, только нам с тобой уже больше не позволят мстить. Вот как оно.
— Да, — заметил Друга, — бедность, конечно, останется. — Он закашлялся, но в этом было что-то неестественное, должно быть, он кашлял от смущения. — Поэтому и лучше, что мы такие, какие мы есть. Плохо бывает только, когда я домой прихожу и мать на меня такими глазами смотрит… Плачет она, а я ничего сказать не могу. Огрызнешься только, когда она что-нибудь против тебя и мстителей скажет. — Тоска светилась в глазах Други. — Хоть бы я мог объяснить ей, что мы это все справедливости ради делаем. Но стоит мне заговорить, как она качает головой и делает вид, будто я тяжелобольной. А ведь сама больше всех страдает от несправедливости. Недавно один дровосек наорал на нее — не так, мол, она кору счищает. Потом весь вечер озноб ее бил. Вот когда мне захотелось стать разбойником. На месте бы этого дровосека уложил!
Снова между ними воцарилось согласие. Альберт протянул Друге сигарету, закурил сам и, пуская кольца дыма, сказал:
— Может, я и стану когда-нибудь настоящим разбойником. Если хочешь, давай вместе.
Друга промолчал.
— Чего дальше-то, шеф? — послышался снаружи голос Сынка. — Сперва гоняешь нас, а теперь сам никак не кончишь.
— Разорался! — цыкнул Альберт в ответ. — Докладывать надо. Пусть идут сюда, забирают карабины. — Альберт раздавил сигарету и стал передавать оружие в люк.
Все это было немецкое военное снаряжение, брошенное в конце войны в лесу. Замки карабинов заржавели; и только свой Альберт отчистил и привел в порядок. У Други к ремню был пристегнут армейский пистолет, тоже заряженный.
Теперь оба поднялись наверх. Посреди поляны в полном составе выстроились мстители.
Лязгало железо, стволы карабинов торчали, как флюгеры над головами ребят. Ветер трепал волосы, клочья облаков низко проносились над лесом, и месяц висел на небе, как уличный фонарь. Иногда он даже раскачивался, но, быть может, это только казалось.
— Братья-мстители! — обратился Альберт к ребятам. — Мало нам быть разбойниками — пора нам стать солдатами. Может ведь случиться, что кого-нибудь из нас арестуют, и тогда те, кто не попался, освободят товарища. Дошло? Передаю командование Друге. За неподчинение его приказу — расстрел! По-нашему — намылим шею. Для начала и этого хватит. — Альберт занял место в шеренге.
— Отряд мстителей, смирно! Напра… во! Бег-о-о-ом… марш! — скомандовал Друга.
Ребята бегали по кругу, а Друга стоял посередине, как дрессировщик в цирке. Кое-кто уже начал задыхаться, но на это сейчас нельзя было обращать внимание.
— Ложись! — скомандовал Друга.
Ребята сразу же упали на землю, усыпанную камнями и гнилыми ветками.
— Встать!.. Лечь!.. Длинный, поворачивайся живей, чего плетешься сзади?.. По-пластунски на меня…марш!
Карабины громыхали, дыхание ребят участилось, а Друга отдавал все новые и новые команды.
Альберт исступленно полз на правом фланге. На лице никакой радости, одно ожесточение. Муштра, не имеющая никакой дели и смысла, была его выдумкой, он возлагал на нее большие надежды. Поступок Родики нагнал на него немалый страх — втайне ведь мстители мечтали играть, как все ребята в их возрасте. Альберт это понимал и придумал эту солдатскую муштру.
Через некоторое время Манфред заменил Другу. И снова началось все сначала. В конце концов все они уже только ругались. Одежда прилипла к телу, руки и ноги были покрыты ссадинами. И кое-кто уже стал мечтать о том, чтобы посидеть за партой, а не валяться здесь в грязи. Наконец они собрались в центре поляны вокруг Альберта, пытавшегося разжечь костер. Дрова были собраны заранее и лежали здесь же. Но огонь никак не занимался, должно быть, из-за зеленых веток.
— Тащи патроны! — приказал Альберт Вольфгангу. — И клещи!