Тайный Тибет. Будды четвертой эпохи

Фоско Марайни

Через много лет его сестре удалось его разыскать. Она добралась до его пещеры и с ужасом увидела, в каком состоянии он находится. Она попыталась отговорить его от такого безумного образа жизни и убедить снова вернуться к людям. Она предложила ему еду и попыталась одеть его, чтобы защитить от холода. Миларепа был тронут, но его жизнь была определена. Слова Марпы, его гуру, постоянно звучали в его ушах. Он ответил сестре стихотворением:

О сестра, создание, столь связанное с миром…Это действительно берлога, пригодная для дикого зверья;Любой, кто найдет ее, разгневается.Моя пища – пища собак и свиней;Любого

стошнит при виде ее.Мое тело словно скелет;При виде его заплачет даже заклятый враг.Мои поступки кажутся безумством;Из-за них моя сестра пылает от стыда.Но мой дух достигнул просветленья…

Прошло еще много лет в одиночестве и умерщвлении плоти, и Миларепа достиг такой степени господства над сгустком нервов, в который превратился его организм, что мог по желанию производить тепло и совершать чудо левитации. «По ночам в своих видениях я мог свободно и беспрепятственно исследовать целую вселенную, от бездн адских миров до самых головокружительных высот… Мое тело было как будто раскалено».

Однажды, когда Миларепа вышел из своей пещеры, чтобы переселиться в другое, более отдаленное убежище, он разбил сосуд, в котором варил свою крапиву. «Я утешался мыслью, что все сотворенные вещи по самой своей природе так же эфемерны. Это понимание тоже дало пищу для медитации… Я пел:

Миг назад у меня был кувшин, а теперь его уж нет!Этот незначительный факт бросает светНа весь закон недолговечностиИ показывает намСостояние человека.Кувшин, который был моим единственным богатством,Стал ламой, когда разбился,И прочел прекрасное наставлениеО неизменной недолговечности вещей».

Пока Миларепа сочинял это стихотворение, какие-то охотники набрели на его пещеру и с изумлением увидели там человеческое существо в таком состоянии.

«Отчего у тебя такое худое тело, о отшельник, и этот зеленый цвет?» – спросили они. Они пожалели его, но Миларепа ответил: «В ваших глазах я, может быть, кажусь ужасно жалким. Но вы не знаете, что нет никого в мире счастливее меня». Потом он сочинил для охотников «Песнь лошади».

Лошадь, мой дух, летит, как ветер…

Миларепа, постоянно сочиняя стихи, распевая и переходя из пещеры в пещеру, наконец состарился. Каждое его слово и действие оставалось выразительным до самого конца. Известный ученый, который дал ему приют в пути, оскорбился оттого, что безумный старый отшельник не отдал ему дань мирского уважения, и напоил его ядом. Диалог ученого, который прочел все ученые трактаты и пользовался авторитетом, и голого отшельника, который не имел ни одной книги, иллюстрирует полное презрение Миларепы ко всем мирским формам и условностям:

Я обладаю преимуществом безразличия,Моя дерзость не знает преград.Болезни, злые духи, грехи, несчастьеУкрашают отшельника, такого как я.

Наконец, окруженный учениками, он покинул «цикл перерождения», бормоча свои последние мысли:

Если хотите, делайте то, что может казаться грешным,Но помогает живущим существам,Потому что это и есть благочестие.

Безобразные сокровища дзонгпона

Иногда случается так, что ты просыпаешься ночью уже совсем под утро. В таких случаях, если ты не слишком сонный, лучше всего встать. Так и получилось у меня сегодня утром. Наверное, было часов пять. Я думал, что все спят, но, выйдя из дому, сразу же услышал монотонный распев голосов. Не было видно ни души, но в одной комнате Халиль, кашмирский слуга Туччи, читал свои мусульманские молитвы, а в другой Норбху, повар, читал буддийские молитвы. Мне, так называемому христианину, стало стыдно оттого, что я молчу посередине. Может быть, есть какой-нибудь коллективный способ разговаривать с Богом на разных наречиях и языках? Не знаю… При первых красных отблесках рассвета горы смотрелись поистине божественно.

Примерно в десять часов за мной пришел доктор из Гьянце. Он обещал отвести меня на гору, где «столько странных трав». Сначала мы зашли к нему, потому что он хотел показать мне свой запас «лекарств». Они находились примерно в ста восьмидесяти коробочках, содержавших самый бессвязный набор предметов: разноцветные камни, кристаллы, выдолбленные камни, выложенные кристаллами, необычной формы семена, сухие корни, волосы, кусочки кости, маленькие окаменелости. Лечебные свойства приписывались всему необычному. Самым редким экспонатом, если я правильно понял, была засохшая драконья кровь, но, на мой неуважительный взгляд, это был всего лишь кусочек сургуча.

Гора с необычными травами – это Цешен, холм, похожий на корабль, который возвышается почти в одиночестве посреди равнины, где стоит Гьянце. Большой монастырь «вырастает из него» с одной стороны. «Странные травы» растут на северной стороне, где почти вертикальные красные утесы, тень и сырость. Когда мы дошли до красных камней и амчи показал мне «странные травы», я увидел, что это всего лишь робкие папоротники. Я осторожно сорвал их для гербария, чтобы отдать в Университет Флоренции.

Наши поиски заставили нас разделиться. Через некоторое время я увидел амчи вдалеке, он бродил один по склону на фоне неба; пробежавшее облако как раз должно было закрыть его. Не знаю почему, но мне вспомнилось китайское стихотворение:

Хозяин ушел одинИскать растений в горах,Скрытых среди облаков.Куда? Я не знаю.

Я забрался наверх, чтобы найти амчи. Облако пропало так же внезапно, как появилось; это был всего лишь каприз изменчивой летней погоды. Амчи лежал на спине, наслаждаясь солнечным теплом. С вершины холма открывался превосходный вид на всю долину Гьянце. Таким просторным был пейзаж, что нужно было сравнивать и вычислять, чтобы оценить грандиозность масштаба. Насколько громадно пространство, лежащее перед нами, было видно по тому, что между нами и горизонтом был целый набор разных «погод». Там, где мы находились, стояла прекрасная погода, но поодаль было пасмурно, а вдалеке гремело около дюжины гроз на выбор; одна прямо здесь, в долине, другая в горах, третья на плато в направлении Лхасы; и каждая из них сопровождалась ливнем и потрясающей игрой света и тени. Между тем амчи нашел еще немного «странной травы», которую тщательно собрал.

По дороге в Гьянце мы увидели несколько групп палаток на берегу канала и небольших водоемов равнины. Стояло лето, время отпусков, экскурсий, пения, питья и пиров. Тибетцы наслаждаются летом, как дети. Повсюду люди раздевались и ныряли в воду; несколько дней их тела будут чистыми. Груди, ноги, плечи сверкали на солнце; стояли крики, шутки, смех; потом они будут пить, есть, спать и прежде всего проводить время совершенно беспечно. Спешить? Что за мысль! Секрет свободы в том, чтобы жить, как цветок или камень; укрываться от дождя в непогоду, наслаждаться солнцем в ясный день, вдыхать полноту полудня, сладость вечера, таинственность ночи с одинаковой радостью и мудростью. Может быть, поэтому везде слышалось пение, чудесная музыка, которая растворялась в пространстве, как будто рождалась произвольно; дрожащая вариация полутонов, оканчивающаяся протяжными нотами, выкрикнутыми на ветер, врученными ветру, растворенными в ветре.