Тайный воин
Шрифт:
Сквара не удержался, вздохнул. Ну почему учитель считал первым долгом воина преодоление скуки?..
– И не вздыхай мне! – строго воздел палец попущеник. – Многие игрецы обходятся чуяньем, однако их постижению отмерен предел. Ты ведь не собираешься весь век дудеть и бренчать, не ведая смысла? Я тебе объясню, как рождаются звуковые дрожанья и какие законы управляют их переносом… Хочешь знать, как устроить, чтобы шёпот был услышан за сотню шагов и только тем человеком, которому предназначен? Хочешь знать, как двоим переговариваться в большом зале, стоя у разных стен
Полных две седмицы Сквара надоедал древоделам и чуть не перевёл у них в ремесленной весь клей, свивая из берёсты длинные трубы. Эти трубы они с попущеником таскали потом по всей крепости. Бывало и так, что Галуха поднимался в Торговую башню, а Сквара лез по Наклонной, забираясь даже выше тумана. Со стороны было похоже, что занимались они чем-то необыкновенно весёлым, но Ветер приглядывал за обоими с растущим неодобрением.
– Всё, – сказал он однажды. – Ты, ученик, поди забыл уже, как бегать на лыжах и прятаться от погони. Завтра я вас в лесной притон поведу. А тебе, Галуха, своей дорогой ехать пора.
Сквара так и сник, но ответ мог быть только один:
– Учитель, воля твоя…
Ветер заглянул в погасшие глаза парня, дал подзатыльник. Несильный, почти ласковый.
– Кое-чего ты ещё не в силах понять, поэтому доверься моему разумению. Я вижу, как влечёт тебя гудебное дело. Но если так дальше пойдёт, ты станешь в лучшем случае таким же горемыкой… попущеником снулым… а о худшем я и говорить не желаю.
Вечером Сквара долго искал Галуху, торопясь потолковать с ним напоследок, но заезжего наставника нигде не было видно. Сообразив, что толком проститься им уже не дадут, Сквара грустно потащился в опочивальный покой.
Там стоял такой хохот, что было слышно сквозь дверь. Сквара влез под одеяло, недовольно спросил:
– Чему радуемся?
– Лыкаш говорит, – начал рассказывать Ознобиша, – на поварне чёрная девка подслушала…
Пересуды слуг бывали вправду забавными. К тому же учеников всячески поощряли извлекать из них толк. Мало ли что сболтнут лихие уста, тайному воину Мораны всё впрок, всё может сгодиться. Однако сегодня Сквара мог лишь корить себя за то, как постыдно мало успел узнать от Галухи. Он перебил:
– Попущеник уезжает.
– Без тебя знаем! – отозвался Хотён. Изгнанный когда-то к самой двери, он заново отбил себе место посередине. – Тому и радуемся, а то от его сутужин пальцы болят!
Сквара огрызнулся:
– У тебя от ложки только не болят.
– Ну ещё кое от чего… – пискнул Ознобиша.
Хотён зло приподнялся:
– Ты о чём, недоносок?
– В носу любишь колупать, – самым невинным голосом проговорил Ознобиша. – А ты что подумал?
Вокруг снова захохотали.
Когда сарынь угомонилась, младший братейко уже на ухо передал Скваре Лыкашкину повесть. Оказывается, чёрная девка Надейка нечаянно застигла Галуху, спускавшегося в подвалы. При этом заезженец так озирался, что приспешница даже задумалась, не ищет ли тот кривого подступа к Инберновым драгоценным припасам. Поесть Галуха любил, это все видели. Однако попущеник свернул в сторону, где прежде помещались темницы.
Сквара нахмурился в темноте:
– Это туда, что ли, где мы двери меняли?
– Туда, туда. Ты дальше послушай!
А дальше было не очень понятно. Достигнув подземной невольки, Галуха поставил светильник и… стащил с головы не только шапку, но и поддельные кудри, обнажив плешь с чахлыми завитками по кругу. Вышло так смешно, что девка еле успела зажать себе рот. А толстяк ещё бухнулся на колени – и давай стукать лбом в каменный пол, повторяя: «Прости, Гедах! Прости, Кинвриг…»
– Кто?.. – спросил Сквара.
Ознобиша злорадно пояснил:
– Беримёд сказал, это ученики, которых Галуха допрежь нас уморил. Может, за то, что при всех с него чужие волосы норовили стянуть!
Он хотел развеселить друга, но Сквара смеяться так и не стал.
Вилы
Некогда здесь была живая деревня. Стоял большой общинный дом, где собирались красные девки для рукоделья и досветных бесед. Кругом возводили малые избы чьи-то женатые сыновья. Ладили хозяйственные ухожи, без которых дом – не дом, а на ровном месте волдырь: клети для добра и припасов, хлевы, амбары, погреба, пчельни…
Потом пристигла Беда. Деревне у речки, впадавшей в морской залив, не повезло. Море отступило, речка пересохла, залив стал мелководным озером, потом замёрз. Лопнувшая твердь растворилась бездонными пропастями вроде той, куда жители Чёрной Пятери сбрасывали поганое. А вот горячих ключей, чтобы жить кругом них зверю и человеку, земля произвести не расщедрилась. Россыпь небольших зеленцов зародилась верстах в двадцати, там, где раньше плескались солёные хляби. Туда-то люди перетащили сперва избы, потом и почти всё остальное. Вместо большой деревни сделались розные хутора, а так как строились поначалу на сваях, тёплые зеленцы стали звать не острожками, как в других местах, а затонами. Непогодьев затон, Неустроев затон…
На старом месте волей-неволей бросили погреба, потому что из земли их не вынешь. Да и хранить припасы в бочках, спущенных под лёд, оказалось удобней. И ещё покинули общинный дом, поскольку явился Ветер и попросил оставить его. Теперь источник время от времени приводил сюда младших учеников, которым начинал доверять. Прежние насельники не смели без нужды показываться на собственном городище. Оно принадлежало мораничам, и те, посмеиваясь над робкими хуторянами, дали своему владению новое имя: лесной притон.
Мелкая шушель живо натаскала дров, взялась отогревать промороженный дом. Ребята постарше осматривались вокруг, со знанием дела прикидывали, где расставить дозорных. Ветер потом, конечно, истолкует ошибки, заставив удивляться, как они столько всего не заметили и не учли, но когда-нибудь они действительно начнут всё решать сами, без подсказок учителя. Мальчишки словно заглядывали в будущее, когда следующий сбор новых ложек станет смотреть на них точно так же, как они сами нынче – на межеумков и старших. Великий почёт, который не живёт без хлопот!