Тайпи. Ому (сборник)
Шрифт:
Остров этот называется Моту-Оту. Ясными лунными ночами я часто плавал на пироге вокруг, то и дело останавливаясь и любуясь подводными садами.
Моту-Оту – собственность королевы, там расположена ее резиденция – ряд унылых бамбуковых хижин, прячущихся среди деревьев и постепенно разрушающихся.
Ее величество сделала все возможное, чтобы превратить островок в крепость. Берег подняли и выровняли, возвели на нем вал из обтесанных коралловых глыб. Позади вала на большом расстоянии друг от друга поставили ржавые старые пушки разного калибра на ветхих лафетах, готовых обрушиться под тяжестью бесполезного груза. Некоторые
Моту-Оту поразило мое воображение, и я поклялся ступить на его землю, несмотря на старика часового, который грозил своим безобразным ружьем. Моя пирога сидела в воде не глубже чем на три дюйма, поэтому я мог подгрести к самому валу, не опасаясь сесть на мель. Однако каждый раз, когда я приближался, суровый страж бежал ко мне с ружьем наперевес (он никогда не прикладывал его к плечу). Думая, что он только пугает, я в конце концов решился подогнать пирогу к стене и собирался прыгнуть. Это оказался глупый поступок: никогда еще человеческая голова так не рисковала. Часовой замахнулся прикладом, и я едва успел уклониться от удара. Я обратился в бегство и отплыл на безопасное расстояние.
Часовой во время этого «сражения» не проронил ни слова. С широкой улыбкой, в белом хлопчатобумажном одеянии, залитый лунным светом, он походил скорее на дух, чем на человека.
Я попытался достигнуть цели с тыла, но часовой всегда вырастал передо мной, перебегая по берегу, пока я греб, и грозя мне ружьем. В конце концов я отступил, и моя клятва осталась невыполненной…
Через несколько дней я присутствовал при забавном споре между одним из самых умных таитянских туземцев по имени Архиту и нашим ученым доктором.
Вот о чем шла речь: имеет ли право туземец праздновать европейское воскресенье вместо дня, установленного миссионерами в качестве воскресенья для всех островитян. Надо сказать, что миссионеры с корабля «Дафф», которые больше полувека назад принесли наше летосчисление на Таити, прибыли туда, огибая мыс Доброй Надежды. Плывя на восток, они потеряли один день жизни. Поэтому корабли, идущие вокруг мыса Горн, обнаруживают, что на Таити воскресенье наступает в субботу. Но исправлять даты в судовом журнале не положено, и потому у моряков свое воскресенье, а у островитян – свое.
Это очень озадачивает туземцев, но растолковать им, что к чему, совсем непросто.
Однажды почтенный старик миссионер при мне пытался прояснить этот вопрос для островитянина. Смысл его объяснений сводился к следующему.
– Вот видите, – говорит миссионер, – это круг, – он чертит палкой большой круг. – Видите вот это место, – ставит точку на окружности, – это Англия, и я плыву по кругу на Таити. Итак, я двигаюсь, – он идет по кругу, – а вот движется солнце, – он подбирает другую палку и поручает кривоногому туземцу идти с ней по кругу в обратном направлении. – Мы оба отправились в путь и уходим все дальше друг от друга. Вот видите, я прибыл на Таити, – внезапно останавливается, – а посмотрите, где он!
Однако туземцы упорно считали, что островитянин должен находиться где-то в воздухе над ними, ибо, по легенде, когда люди «Даффа» высадились на берег, солнце стояло высоко, – и старый джентльмен
Хотя Архиту был членом церковной общины и очень тревожился, какое именно воскресенье ему следует соблюдать, в других вопросах он был не слишком щепетилен. Узнав, что я «миконари» (то есть человек, умеющий читать и писать), он попросил подделать для него несколько документов, пообещав за это накормить меня обедом из жареной свинины и индийской репы.
Архиту хотел, чтобы я подделал рекомендации капитанов военных и торговых кораблей, бывавших на Таити. В этих рекомендациях он должен был выглядеть лучшим специалистом по стирке тонкого белья (за это вожди платили хорошие деньги).
Я посчитал его просьбу достаточно наглой и сказал ему об этом. Впрочем, в своей правоте он не усомнился, а я не стал на него обижаться и просто отказался.
Жизнь у капитана Боба некоторое время доставляла удовольствие, но в ней были и неудобства, с которыми мы никак не могли смириться.
Иностранцы, предубежденные консулом, смотрели на нас, как на шайку разбойников и бродяг, хотя, говоря по чести, сюда никогда не приплывали матросы, которые вели бы себя лучше, чем мы, и которые причинили бы туземцам так мало неприятностей. Но, если мы встречали прилично одетого европейца, тот обычно старался перейти на другую сторону дороги. Это было неприятно, по крайней мере мне; однако других угнетало не слишком.
На Таити в хороший вечер можно увидеть процессию шелковых капоров и зонтиков, двигающуюся по Ракитовой дороге, или группу белых болезненных мальчишек, а еще чаще – пожилых джентльменов с тросточками. Завидев их, туземцы скрывались в хижинах. Это миссионеры с женами и детьми, совершавшие семейную прогулку. Бывало, что они ехали верхом на лошадях до мыса Венеры и обратно, что составляет несколько миль. На мысе Венеры жил в то время единственный оставшийся в живых из первых миссионеров – старик Уилсон, отец консула.
Небольшие пешие компании встречались нам часто; они вызывали у меня столько хороших воспоминаний, что я мечтал о фраке и шляпе, чтобы и мне можно было подойти к ним и засвидетельствовать свое почтение. Но сейчас об этом не могло быть и речи. Впрочем, как-то дама в клетчатом платье доброжелательно взглянула на меня. О, милая женщина! Я ее помню. Платье на ней было из шотландки.
Как-то вечером я проходил мимо дома миссионера. На веранде сидели его жена и привлекательная светловолосая девушка. Они наслаждались бризом, полным освежающей прохлады. Старая дама сурово следила за мной, пока я приближался, и даже ее чепчик, казалось, выражал негодование. Голубые глаза ее мужа тоже были устремлены на меня. Но каким взглядом смерило меня прелестное создание! Она принимала меня за человека, недостойного ее общества, и я не мог этого вынести.
Я вежливо приветствовал дам, выказывая свою воспитанность. Однако поскольку на мне было что-то вроде чалмы, снять это и снова надеть, сохранив достойный вид, было невозможно. Пришлось ограничиться поклоном. На мне была широкая куртка таких размеров, что я усомнился в том, что поклон будет заметен.
– Добрый вечер, – сказал я наконец. – Чудесный ветер с моря, леди…
Девушка завизжала, ее мать едва не лишилась чувств. Я поспешно ретировался и перевел дух, только добравшись до тюрьмы.