Те, кого приручали
Шрифт:
Все братья Бугаевы со своими семьями и родителями жили в одном большом доме. Голыдьба, одним словом. Каждая семья жила в своей комнате. Комнаты примыкали к избе – так звали общую комнату, где жили родители и стоял обеденный стол с лавками. Все дети братьев спали в этой избе на полатях и на огромной печи – на дерюжках, тулупах и кожухах, вповалку.
Навестив Ольгу Павловну с внучками, и возвращаясь из Береши домой, Петр Васильевич всю дорогу ревел от горя, что его единственный сын тридцати трех лет от роду помер раньше его, а внучки живут в чужой нищей семье.
Село
Братья Бугаевы обрабатывали землю сообща. Земли было достаточно. Мужики ходили в поле на работу, ловили бреднями рыбу, заготавливали кедровые орехи в тайге.
Лето в Сибири короткое, но жаркое и солнечное, тайга цветет буйным ярко-пламенным золотом огоньков и марьиных кореньев, тигровый глаз, колокольчики, незабудки… Масса всякого разноцветья покрывала изумрудную зелень. Тайга – лиственницы, кедр, кустарники, травы – все было мощным, ядреным, пахло до пьянящей одури, вышибало из тела усталость и вливало в грудь силу и ярую мощную удаль.
Лесные ягоды, кедровые орехи, грибы, травы и коренья, птицы и разное зверье – какого только богатства не давала щедрая тайга сибирская людям. Топили листвяную смолу, скатывали ее в колбаски – палочки, и она застывала. Ее жевали, и от нее зубы у всех были ярко-белые, крепкие, красивые. Смолу звали серой. В реках таежных неглубоких, но быстрых, каменистых и холодных была уйма рыбы. Ее солили, сушили, вялили – таймень, стерлядь, хариуз, омуль. На зиму готовили, солили, квасили, сушили все, что давала тайга. Хранили все в ледниках.
Ходили в церковь. Церковь стояла на краю села. Ладненькая такая, сложенная из листвяных бревен, изукрашенная резными наличниками узких окон, резным карнизом над колоннами входа. Ажурное кружево резьбы богато вилось по массивным дверям и ограждениям высокого крыльца. Церковь была видна со всех сторон. Над скатной крышей ее величественно возвышался большой купол, облицованный черепицей из деревянных плашечек, над которым был установлен золоченый крест. Нарядная в своем теплого медового цвета одеянии из дерева, церковь словно золотом светилась под солнцем.
Потом внезапно закончилось ее славное благодатное время. К власти пришли безбожники. Все стало меняться неизбежно и неотвратимо! Боевое племя комсомольцев, яростно непримиримых к Богу, одетых в солдатские гимнастерки, серые остроконечные шлемы с красной звездой и ботинки с обмотками, собиралось гурьбой, ходили строем по селу под барабанный бой и звуки горна. Несли впереди красный флаг и пели: « Смело в бой пойдем…».
Это племя боевое беспощадно разорило, разрушило церковь – такую несравненную красоту! Объявили, что Бога нет, и, собрав народ, прилюдно устроили безобразный погром. Утварь церковную разворовали, книги, иконы жгли.
Агитаторы собирали народ и, распаляясь, убеждали, что Бога нет, все – вранье! Священников и их семьи разогнали по ссылкам, детей – в детские дома.
Иконы заставляли отдавать. Ходили по избам, отнимали, несли в костерище, устроенное на поляне перед церковью.
Ольга Павловна встретила безбожников воинственно:
–
И она схватила, спасая, первую попавшуюся под руку икону с божницы «Умягчение злых сердец – Семистрельную», прижала к груди, не отдала. Эта икона одна осталась у них, да кресты нательные с образками.
Собравшаяся возле церкви толпа смотрела на действия комсомольских активистов молчаливо и осуждающе-хмуро. Взобравшись на крышу церкви, парни с помощью молотов, ломов и канатов свалили с колокольни колокол. Он жалобно звякнул и, глухо застонав, тяжело гремя, покатился по крыше церкви под длинный многоголосый стон толпы. Людской стон умолк внезапно, когда колокол ударился оземь. В наступившей тяжкой тишине гул колокола тоскливо затих, протяжно замирая, и, ослабев, успокоился внутри его.
Ванька Брагин – активист комсомольский, здоровенный бугай и куражистый забияка, полез на крышу церкви, обвязал канатом купол с крестом и спустился вниз. Запряженный конь стоял, пока Ванька привязывал канат к телеге. Ванька крепко стеганул коня и по-молодецки гикнул-свистнул. Конь рванул, и купол, медленно, словно противясь, стал нехотя падать с крыши. Затрещал, разрывая обшивку-облицовку, покатился и рухнул вниз, зияя внутренностями расколотых ощеренных ребер, словно в зубном оскале. Крест отломился, и его торопливо куда-то уволокли. У церкви разбили окна, расколошматили в щепки, злобно изрубив топорами все роскошное, с любовью изготовленное мастерами кружевное узорочье дверей, иконы. И скоро церковь была превращена пакостниками в отхожее место. Настенные росписи глумливо разукрасились похабными надписями и непристойными рисунками. Сваленный церковный купол превратили в помойку.
И никогда уже больше не доносился с разрушенной колокольни звон Благовеста, созывающего народ в единый собор восхвалять Господа за мирную жизнь в светлые праздники.
Собравшиеся группой комсомольцы изредка с барабаном и песней шагали по улицам и на сколоченной трибуне в центре села выступали со своими агитками о том, что скоро наступит новое время, где будет полная свобода, равенство, братство. Будет одна коммуна. Жить будут в больших домах – общежитиях, и все будут друг другу товарищ и брат. Все будет общее. И – никакой семьи! И дети – общие! А воcпитывать их будут в специальных детских домах.
– Антихристы и есть антихристы! Рази-ж можно так вот изгадить все? Што тепереча будет-то?! О-ох, не к добру! Не простит Господь такого изуверства и глумления! – все не могла успокоиться Ольга Павловна.
Душа и сердце ее изболелись от страшного предчувствия, что все прахом пошло. К власти пришел Антихрист! Не замолить, ох, не замолить грехов-то, тепереча жди адской жизни! Как же это позволено так изгаляться-то над святынями?!
Но жизнь продолжалась. Мужики работали в поле, на заготовках в лесу, ловили рыбу. Бабы работали по дому – одна еду готовит, другая стирает, моет, убирает, третья за живностью ухаживает, четвертая за младенцами следит. Дети постарше были предоставлены самим себе. Играли в лапту, салочки, сидели на жердях заборов сопливые, в коростах. Бегали за край села за ягодой, жевали какие-то травы.