Те, кто выжил
Шрифт:
Бланк был отпечатан на принтере и явно заполнялся по готовому шаблону. Внизу, возле подписи дежурного по связи, был маленький квадратик, в котором следовало поставить галочку, «если вы согласны сообщить пославшему запрос свое настоящее местонахождение».
«Он до сих пор не знает, живы ли мы!» – сообразила она и, схватив из пластиковой подставки толстый красный фломастер, вывела в требуемом месте такую галочку, которой при всем желании нельзя не заметить.
Она все же дала посыльному допить чай, не выставила его сразу же, чтобы он срочно отвез бланк с красной галочкой обратно, тому самому дежурному по связи, который даже не удосужился сообщить ее мужу о том, что его семья жива и здорова и находится в безопасном месте.
«В Нидерландах», – вдруг осенило ее. Он перебрался через океан, как и обещал. Он жив, он в Европе, он намного ближе к семье, чем тогда, когда удалось поговорить с ним в последний раз. И он нашел способ связаться.
Осознание того факта, что он действительно едет к ним, обрушилось на нее как метеорит. Это действительно так. Она знала… скорее, верила в то, что он жив, что у него все хорошо и рано или поздно они увидятся, но теперь… теперь появилось доказательство. Самое настоящее доказательство, именно то, чего ей так не хватало все эти бесконечные дни. Теперь место веры начала решительно занимать уверенность.
А вот вместе с уверенностью появлялось менее комфортное чувство – нетерпение. Теперь, когда она знала, что он едет к семье, она уже не сможет просто ждать и надеяться. Она будет именно ждать, считая дни, часы и даже минуты.
Так, что ей теперь делать? Солдат уехал, так ничего и не сообщив. И куда ей теперь? Домой и ждать продолжения? Нет, так она не умеет: терпение никогда не было ее главной добродетелью.
Собрав тетради, она сунула их в сумку, наружный карман которой тяжело оттягивал пистолет, вышла из учительской. В вестибюле школы сдала ключ дежурному, сидящему в решетчатой будке, попрощалась.
Ее велосипед был единственным на стоянке, хотя в разгар учебного дня их стояло здесь несколько десятков: это был самый популярный транспорт на территории анклава. Мародеры, забиравшиеся в город, зарабатывали на них очень неплохо, учитывая даже тот факт, что в «Пламени» прямой торговли не было, все шло в общий котел, откуда и выделялось каждому за труды, как в колхозах из советского кино или в израильских кибуцах. Но местная власть щедро «ставила палки» за такие трофеи, после чего раздавала велосипеды нуждающимся – по заслугам и просто по очереди.
Маше велик, ярко-красный, японский и очень дорогой «в прошлой жизни», достался сразу после того, как она взяла на себя преподавание английского и испанского в местной школе. Учителей здесь ценили и берегли наряду со строительными инженерами и энергетиками: вроде как самая элита. Ну и местный зампотыл, майор Белянкин, таким образом выказал знак внимания – уж как сумел.
Асфальт зашуршал под велосипедными покрышками, натянулась, щелкнув, цепь. Маша выехала на дорожку и покатила в сторону штаба. Ехать было недалеко – и школа, и штаб занимали бывшие учебные корпуса, причем штаб таковым теперь только назывался: гражданских служб в нем было больше, чем военных. Учебный центр принял множество беженцев и теперь, расширив свои и без того немалые границы, превратился в самый настоящий поселок, да еще и с огромной прилегающей территорией.
Когда они все вместе, Маша с детьми и ее брат с беременной женой, перебрались сюда, их сначала разместили в одной большой комнате в учебном центре как в казарме, еще с двумя семьями. Для привычной к комфорту Маши это стало настоящим испытанием, но ситуация исправилась довольно быстро – едва она изъявила желание преподавать в школе и предъявила свой диплом, ее быстро перевели в новый деревянный дом в Новом поселке, как называли здесь быстро застраиваемую территорию. А уже она приютила Настю с Володей.
Учительская работа не только «улучшила жилищные условия», она еще и отвлекала от дурных мыслей – от мужа не было никаких вестей. А тут дети, многие из них оставшиеся без родителей, пережившие такое, что и в кошмарном сне не привидится, – они занимали время, и они занимали мысли.
Детей без родителей разбирали по семьям, командование это поощряло – нехорошо было бы в таком маленьком анклаве одним детям жить в семьях, а другим – в приюте и сталкиваться при этом на уроках в школе. Месяц назад всегда хотевшая еще и девочку Маша привела в дом Майю – оставшуюся без родителей грузинскую девочку шести лет, предпочитавшую откликаться на имя Бубу и почти не говорившую по-русски. Как удалось выяснить, в Москве ее семья оказалась в гостях у родственников, прилетев перед самой Катастрофой. Спасти девочку смог отец, уже укушенный, который сумел передать ее группе военных на бронетранспортере, патрулировавших дорогу к международному аэропорту. Сообщил о ней что смог и… дальше понятно.
Девочка долго пребывала в шоке, возраст никак не помогал ей забыть случившееся. Заботы нянек из «Временного приюта» никак на нее не действовали, не помогла даже детский психолог – ребенок почти не обращал внимания на окружающих. Девочка ела, ложилась спать, делала все, чего от нее требовали, – и не общалась. Маленькая, по-детски «красиво щекастая», с курносым носом и огромными карими глазами под черными вскинутыми бровями, она была очаровательна и напоминала то ли персонаж из мультика, то ли кого-то из комикса.
Путь к ее душе проложила Маша, причем самым простым из возможных способов: после тщетных попыток общения достала из сумочки помаду с кисточкой и предложила накрасить Бубу губы. И девочка спокойно подошла к ней, предоставив возможность исполнить задуманное. За губами последовали ногти, потом она долго разглядывала себя в зеркальце, которое тоже позаимствовала из сумки у Маши. И когда Маша отошла было в сторонку, девочка замахала ей рукой и требовательно крикнула: «Моди [17] , моди!»
17
Сюда, подойди (груз.).
В общем, домой Маша вернулась не одна и стала матерью уже не двоих, а троих детей.
Дальше пошло легче: девочка старалась разговаривать. Старший, Юрка, опекал ее как мог, младший к ней просто привязался и ходил за руку, и понемногу дело шло на лад. Майя еще просыпалась по ночам с криком, иногда плакала во сне, но начала играть с другими детьми, не дичилась взрослых и старалась говорить по-русски. Пусть всего несколько слов, но выучила она их именно потому, что ей хотелось общаться.