Театр Черепаховой Кошки
Шрифт:
Она показывает на картины. Председатель пожимает плечами, ему неловко.
— Ну… — говорит он, — поскольку родственников у них не было, даже дальних, и поскольку Андрей Викторович не оставил никакого завещания, квартира отойдет государству, а картины — в собственность Союза художников.
Полина морщит лоб и кусает губу, стараясь заплакать. Слезы близко, но проливаться не желают, и это больно: лицо ее сводит мучительная судорога.
Она подходит ближе к своему портрету. Картина маленькая, примерно тридцать на тридцать. Полина протягивает руки и снимает ее со стены.
Челку
Она прижимает холст к груди.
— Боюсь, — осторожно начинает председатель, — я не могу разрешить вам…
Полина разворачивается и бросается бежать. Сердце колотится, возвращается одышка, но Полина все равно бежит, унося единственное, что осталось у нее от художника.
Парикмахер долго ахает, обрезая роскошные Полинины волосы. Мягкие шелковые пряди падают на пол, открываются лоб, скулы и шея. Полина смотрит в зеркало и понимает: волосы удачно скрывали то, что она не очень красива. Но это нравится ей. Она хочет быть такой, как есть, безо всяких притворств. Стрижка короткая, почти мальчишеская, и Полина чувствует себя Жанной д'Арк. С такой стрижкой можно идти в бой.
Мать не видит ее изменившейся. Когда она возвращается домой, Полина уже спит, а ее портрет лежит под кроватью в старой холщовой сумке. Она прячет его, хотя понимает, что придется признаться: остриженные волосы говорят сами за себя, и, если Полина не найдет сил сопротивляться, мать накажет ее.
Полина спит, ей снятся разные сны. Художник, и Саша в окружении мерцающего шелка, и школа со страшными провалами в полу. А около полуночи ей начинает сниться Щелкунчик. Комната наполняется шорохами, будто десятки мышей грызут в стенах ходы для своего семиголового короля. Полина просыпается. Что-то шуршит под ее кроватью: это мать вытягивает за длинную лямку сумку с портретом.
Полина замирает, сердце ее испуганно колотится. Портрета жалко. Она надеялась, что мать не узнает о нем, но мать, как крыса, сует свой нос в каждый угол маленькой Полининой жизни.
Обычно Полина осторожнее: она не носит домой ничего важного, все оставляет у Саши или у художника. А поэтому до сих пор не знает, что ночами мать роется у нее в карманах и сумках, перебирает нижнее белье и шарит под кроватью.
Полине страшно. Раздумывая, что делать, она подносит руку к волосам. Волос нет. Лишь короткие пряди охватывают голову, словно боевой шлем.
«Я — Жанна», — думает Полина и садится в кровати.
Мать стоит у окна и рассматривает картину в свете уличного фонаря. Длинные незабудковые ногти на больших пальцах прижимаются к холсту и нежной краске.
Полина знает, о чем она думает: мать хочет проткнуть картину насквозь. Наверняка предчувствует наслаждение, представляя, как потрескается краска и начнут лопаться нити холста.
— Положи на место, — говорит Полина.
Мать вздрагивает и оборачивается.
— Положи картину на место, — повторяет Полина.
— Что это за мерзость?
Да, это в ее манере: отвечать вопросом на вопрос, перехватывать инициативу в любом разговоре.
— Не твое дело.
— Ах ты дрянь!
Мать делает решительный шаг к кровати и протягивает руку, чтобы схватить Полину за волосы. Ее длинные острые ногти щелкают в воздухе, как клювы хищных птиц: волос больше нет. Матери не за что схватиться.
Полина вскакивает с кровати и, пока мать не опомнилась, со всего размаха отвешивает ей звонкую пощечину.
— И никогда больше, — говорит она, — не смей лезть в мою жизнь.
Незабудковые ногти бессильно опускаются вниз. В глазах появляется страх.
Полина наклоняется и забирает картину из безвольно повисшей руки.
— Я больше никогда не буду такой, как хочешь ты, — говорит она, оглядывает комнату и ставит картину на полку, на самое видное место.
Мать отступает. Но победа временная, противник ошарашен неожиданным сопротивлением. Полина это понимает, а потому через час встает, снимает с полки портрет и засыпает, обняв его. Она знает, что у матери хватит злости и подлости уничтожить его исподтишка.
Их дом скоро будет наполнен скандалами. И мать еще не один раз ударит ее. Но Полина готова к войне.
Она тоже намеревается бить.
ЭПИЛОГ
— Если ты хочешь в самом деле никому никогда не причинять боли, то уходи в монастырь, живи там и разметай перед собой жуков перьевой метелочкой. Все остальное — пустая поза.
— Я не хотел, чтобы тебе было так больно. Я вообще не думал, что кто-нибудь когда-нибудь из-за меня полезет на карниз.
— Не из-за тебя. Не только из-за тебя. Хотя и из-за тебя тоже.
Они сидели на Сашиной кровати возле окна. В доме напротив мигали гирляндами елки. К березовой ветке прицепилась нитка бог знает откуда прилетевшего дождика. Из-за двери, закрытой не плотно, доносилось густое шипение предпраздничных кастрюль. Густо пахло салатами.
— Спасибо, что помог передвинуть шкаф.
— Пожалуйста.
Черное пальто Славы, аккуратно сложенное, лежало на краешке кровати. Он пришел примерно час назад, потому что Саша мысленно спросила его, не сможет ли он помочь папе со шкафом. Ей надоела преграда у двери в комнату: фанерная, необработанная спина с грубым швом посередине. Теперь шкаф стоял у стены, и комната стала казаться больше.
— Так намного лучше, — произнес Слава.
— Да. Намного, — откликнулась Саша, имея в виду не только комнату.
— И как они? — Слава кивнул в сторону родителей. Это было поразительно, как легко он мог следить за ее невысказанными мыслями.
Саша улыбнулась.
— Хорошо. Вполне.
— Как они… между собой?
— Они друг друга жалеют. Только поэтому, думаю, не ссорятся. Только поэтому. Но они учатся, снова учатся быть вместе. Живут в одной комнате. Мама много готовит: вбила себе в голову, что папа сильно похудел, и его надо откармливать. Папа ее опекает. Не дает поднимать тяжести и вообще все выхватывает у нее из рук, когда не на работе. А она сидит дома. Миша Смирнов сделал ей липовую справку, ходит делать уколы. Она неважно себя чувствует…