Театр «Хамелеон»
Шрифт:
Что же делать? Ждать? И сколько – час, два, три или вообще до самой ночи? И какой в этом смысл? Дойти с Василисой до её дома, плестись хвостом позади, прятаться за спинами прохожих, киосками, деревьями, открытыми дверьми магазинов и кафе. И не иметь возможности ни поговорить, ни даже заглянуть в лицо – изменчивое, одновременно нежное и какое-то… непримиримое.
Надо идти домой. Он обещал маме сварить на ужин макароны и испечь какой-нибудь кексик. Уроки ещё. На завтра немного задали, так что останется время на русский с литературой. Кое-что не дочитано, что в программу не входит, но, говорят, может быть на собеседовании. А ещё вчера он положил в закладки
Ещё совсем недавно план на ближайшие несколько лет был чётким, как программный код: нажимать на математику и физику; потом пойти на курсы в приличном вузе; ближе к поступлению, если понадобится, найти репетиторов. Ничего не изменил и тот октябрьский день, когда на общем сборе их параллели новый директор объявил, что всех их ожидают большие перемены. Что он намерен («Вместе с вами, друзья мои, вместе с вами!») превратить школу в лучшую в районе. И что с этой целью со следующего года их классы будут переформированы: из двух, которые слишком большие, сделают три.
– Ну, чё думаешь? – они стояли возле окна в холле на первом этаже, и Шабрин по давней привычке поднёс ко рту большой палец и попытался отгрызть кусок и без того короткого ногтя. – В гуманитарный класс мне точно не попасть. В математический проще будет, как считаешь? Или не париться и в третий пойти, который для тупых?
– Почему для тупых-то? Этот, как его там?.. Андрей Денисович сказал – «для тех, кто пока не определился».
– Ага. Это такой способ сказать «для тупых», не называя их тупыми. Так что, в математический махнём? Думаю, осилю, если поднажму. С алгеброй у меня терпимо, а с геометрией ты мне поможешь, если что. Поможешь? И будем наконец-то в одном классе.
Мишку Богдан знал всю свою жизнь: жили в одном подъезде, ходили в один детский сад, гоняли во дворе на великах и пинали на стадионе мяч. И в одну школу пошли, только оказались в разных классах: Михаил Шабрин в «А», Богдан Васильев в «Б». Сначала расстроились, Мишка даже пытался уговорить родителей перевести его, но как-то не сложилось. И они привыкли: виделись на переменах, встречались на завтраках и обедах в столовке, вместе шли домой из школы, если совпадало расписание. Мишка в последнее время всё чаще проводил время с пацанами из своего класса, но, кажется, по-прежнему считал Богдана лучшим другом. А тому в этом определении чудилась какая-то неправильность, еле заметная фальшь. Друзья ли они? Не факт. Просто соседи. По большому счёту, случайно оказались рядом.
Богдан видел вокруг много таких дружб. Живут в одном дворе – и дружат. Ходят в одну музыкальную школу или секцию – и дружат. Вроде как. И это, кстати, не только дружбы касается. С другой стороны, даже те, кто делает вроде бы сознательный выбор, всё равно ошибаются. Например, его родители: встретились, понравились друг другу, а потом разонравились и разошлись. И если б к тому времени не родился Богдан, то, возможно, вообще забыли бы друг о друге. А Мишка… Ну что Мишка? Нормальный человек. Не дурак. С чувством юмора. И учиться с ним в одном классе Богдан не против.
– В математический, да. Без вариантов.
…Кинув последний взгляд на высокую, в полтора человеческих роста, дверь подъезда, в который зашла Василиса, Богдан направился к выходу из двора. Встреченная им в арке бабка с нагруженной сумкой-тележкой посмотрела с подозрением: дескать, шляются тут всякие. Богдан улыбнулся, но старуха на улыбку не ответила, и
А ведь Мишка заметил это первым, но Богдан тогда ему не поверил.
Случилось это в январе, вскоре после зимних каникул. Их снова собрали в актовом зале, и директор представил им высокую темноволосую женщину: «Это Марта Валентиновна. Всем нам очень повезло, что она согласилась со следующего года прийти работать в нашу школу учителем русского языка и литературы».
И директор, и эта новая были абсолютно не похожи на учителей. Оба не очень молодые, но в джинсах и толстовках. Андрей Денисович какой-то лохматый, кажется, что утром не причёсывался, а просто пошерудил пятернёй в волосах, чуть пригладил – и пошёл на работу. А Марта – с такой короткой стрижкой, будто месяц назад её побрили налысо и она не успела толком обрасти. И на ногах у неё были кроссы – не какие-нибудь белые или розовые, специально придуманные для девочек всех возрастов, а нормальные такие, чёрно-синие кроссы с толстой подошвой, уже порядком растоптанные. И ещё она почему-то очень стеснялась и даже мотала головой, когда директор расхваливал её и раз за разом повторял, как повезло школе и всем будущим ученикам Марты. А потом попросил её сказать несколько слов, и, хотя она отнекивалась и снова мотала головой, потом всё же вышла в центр зала и произнесла речь.
– Наши девицы от Марты аж пищат.
Богдан не понял, чего больше было в Мишкином голосе – насмешки или раздражения.
– Да? Ну и ладно. Нам-то какое дело?
После шестого урока они столкнулись возле раздевалки и втиснулись в узкое пространство между стеной, подоконником и горшком с фикусом, который оба давным-давно называли Мистером Фиксом. Фикус рос вместе с ними и сейчас, как и восемь лет назад, был выше обоих.
– Нам никак-кхо! – Мишка чихнул и отвёл от лица узкий кончик листа Мистера Фикса. – Иди отсюда, щекотный. Просто наблюдаю за другим биологическим видом. Пищат, верещат, обсуждают, какая она крутая. Полька собирается побриться налысо, а Кашемирова вообще додумалась до того, что рассказала о Марте нашей русичке.
– Да ладно! – Богдан засмеялся. – Этой вашей унылой Выдре? И что она? Не заплакала же?
– Разозлилась. Но я бы на её месте тоже вызверился. Создают гуманитарный класс и отдают его какой-то неизвестной тётке, которая даже не учитель, а сценарист документального кино.
– Ну, образование у неё вроде педагогическое. То есть точно педагогическое, директор сказал, что они однокурсники.
– А Выдра – отличник народного образования. Повторяет это на каждом уроке и Кашемировой сегодня снова сказала.
– Слушай, давно хотел тебя спросить: что, реально у неё такая фамилия – Кашемирова?
– Да не, вообще-то она Кашеварова, но осенью припёрлась в школу в новом пальто и таскала его с собой на уроки. Даже волосы в голубой цвет подкрасила, в тон своей обожаемой шмотке, – не целиком, а как-то кусками. А когда ей замечание делали, то вопила, что это настоящий кашемир, стоит кучу денег и что в раздевалке его оставлять нельзя, потому что сопрут или превратят в тряпку. Ну, кто-то – кажется, этот индюк Седов – и назвал её Кашемировой. Теперь до выпускного так и останется…