Театр мистерий в Греции. Трагедия

Ливрага Хорхе Анхель

Эдип и Сфинкс

(из книги: Francesco Inghirami, Pitture di vasi Etruschi, vol. I–IV, 1852)

Этеокл и Полиник – это два человека? Или один человек и его отражение, что напоминает о двойственной природе каждого и о том, что только противостояние и сражение обеих частей ведет к их воссоединению в момент смерти личности? Возможно, финал действительно заимствован у Софокла, но и сам Эсхил вполне мог создать подобную концовку,

впоследствии утерянную… Возникший вопрос: должно ли, по обычаю, предавать земле одного из убитых, Полиника (человека, которого мы ни разу не видим живым и который напал на «Город семи врат»), и тот факт, что тела братьев уносят два полухория (вспомним, что полухория всего лишь искусственное разделение единого хора), – укрепляют нас в мысли, что перед нами искалеченные останки Семеричного человека* и его двойника, которые постоянно сражаются друг с другом, пока продолжается их телесная жизнь. Это излюбленная тема Малых мистерий, а именно их Эсхил главным образом и старался сделать доступными для народа с помощью художественных образов. Безмерно жаль, что это произведение и дополнения к нему дошли до нас с искажениями и полностью утрачена та часть, которая могла бы стать ключом ко всему: «Сфинкс*» – та, к кому пришел за советом слепой Эдип «с опухшими ногами», путник, терзаемый своим неведением, груда боли и стыда, одинокий и погруженный в себя.

И, наконец, не будем забывать о том, что в Фивах, согласно элевсинским преданиям, родился Дионис, или, по крайней мере, это было первое место, которого коснулась его нога, когда он прибыл из Индии в своей колеснице, запряженной тиграми или пантерами с человеческими глазами.

Глава VI

Трилогия

Аид

(Национальный римский музей, Палаццо Альтемпс, Рим)

22. «Орестея»

Итак, перед нами трилогия (а три – одно из священных чисел Мистерий), в ее основу легла легенда (?) об Атридах*. Она выросла из древнего поэтического эпоса, сложившегося, по-видимому, в эпоху Гомера* или чуть раньше. Это были времена, последовавшие за Троянской войной, – начало своего рода микросредневековья, которое, словно тучей, накрыло Восточное Средиземноморье в первых веках I тысячелетия до нашей эры.

Тема, которую Эсхил выбрал для трагедии, – убийство Агамемнона после его возвращения из Трои. В «Одиссее» об этом событии упоминается в трех местах: Нестор* и Менелай рассказывают о нем Телемаху*, а двойник, или тень, Агамемнона рассказывает о нем Улиссу, когда тот спускается в царство мертвых. Однако Эсхил, описывая это преступление, вводит некоторые важные отличия.

В «Одиссее» царь Агамемнон и все его сотоварищи погибают от рук Эгисфа* и целой группы убийц, специально позванных на пир. Эгисф является и вдохновителем, и главным действующим лицом этого кровавого деяния, а Клитемнестра* убивает лишь несчастную Кассандру*.

Из повествования Гомера можно предположить, что Эгисф заплатит жизнью за этот кровавый заговор и примет смерть от руки Ореста, которого, очевидно, сама Судьба подтолкнет к этому поступку, являющемуся неизбежной реакцией на первое убийство.

Эсхил представляет свою интерпретацию этих трагических событий:

1.

Он убирает массовое убийство, сокращая число жертв до двух. Это позволяет ему подчеркнуть личный характер деяния, его гнусность и беззаконность.

2. Эгисфу отводится роль соучастника, а замышляет и осуществляет преступление Клитемнестра. От этого оно становится еще более чудовищным, поскольку убийца – женщина и жена жертвы, которая притворно радуется возвращению героя и предлагает ему отдохнуть, погрузиться в покой и наслаждения.

3. Гомер ни разу не упоминает о связи между Атреем и Фиестом. У Агамемнона был волшебный жезл работы Гефеста, который он унаследовал от Фиеста. Однако это не означает кровного родства, поскольку Фиест правил лишь пока Агамемнон был ребенком.

Аристарх рассматривает это как пример согласия в семье, которая у Гомера превратилась в гнездо преступных чудовищ. По другим источникам, Гомеру была известна легенда об этих убийствах, но он сознательно умолчал о ней. Даже если так и было, проверить это мы уже не сможем – нет источников.

Видимо, Гомер считал, что несчастья Атридов – результат действия не моральных законов, а человеческих страстей. Пример тому – Эгисф, в котором поэт видел не мстителя, а влюбленного, совращающего чужую жену. Эсхил, напротив, возводит истоки преступлений к Пелопсу и Танталу, предкам Атрея. Агамемнон был сыном Плисфена и внуком Атрея. Другие авторы оспаривают эту версию, считая Атридов детьми Плисфена, а Атрея – лишь их приемным отцом.

Танталовы муки

(из книги: Michel de Marolles, Tableaux du temple des Muses,1655)

Согласно же древним преданиям и самому Гомеру, отцом Агамемнона был Атрей, сын Пелопса, внук Тантала и правнук Зевса.

Легенда гласит, что Тантал устроил пиршество в честь богов и подал им под видом кушанья тело своего сына Пелопса. За это боги покарали его, навеки поместив в озеро, где он страдал от постоянной жажды и голода: как только он приближался губами к воде, вода тут же отступала, а когда он протягивал руку к плодам на ветвях деревьев, ветер отклонял ветви, и так бесконечно. Преступление Тантала повторил его внук Атрей, угостив своего брата Фиеста мясом его сыновей, братьев Эгисфа.

Сакральную антропофагию* не следует понимать буквально. Хотя время от времени нечто подобное и могло иметь место (и до сих пор у некоторых отсталых племен Африки существует каннибализм), чаще она упоминается в связи с Мистериями, где имеет метафизический смысл. И так продолжалось вплоть до христианской эпохи, ведь сам Иисус сказал в таинстве превращения хлеба и вина: «ядите; сие есть Тело Мое», «пейте, сие есть Кровь Моя».

4. Гомер не упоминает о принесении в жертву Ифигении*, а Эсхил считает его побудительной причиной преступления, которое таким образом превращается в акт божественного возмездия и даже в деяние любви.

5. У Эсхила Агамемнон гибнет не на пиру, где мы можем представить его с оружием в руках. Он застигнут врасплох во время купания, безоружным и беззащитным. Так подчеркивается вероломство и злой умысел преступника, беззаконие и предательство – все это должно было ужасать зрителя и вызывать негодование.

Современные критики согласны, что все эти изменения потребовались Эсхилу, чтобы усилить «трагический дух» легенды. И хотя мы полагаем, что в этом есть доля истины, мы не согласны с тем, что это вся истина, ведь нынешние исследования не учитывают педагогического и мистериального замысла Эсхила.