Театр на коленке
Шрифт:
– Земля, как и другие планеты, имеет форму шара, чуть-чуть приплюснутого с полюсов.
Супонин хихикает:
– Как оладушек?
Главное – не обращать внимания на этого лохматого Супонина – у него все сводится к еде. Глобус – яблоко, земля – оладушек, в спиртовке – спирт. Однажды на химии не удержался и хлебнул, глаза вылупил, язык вывалил. И хрипит. Откуда-то из груди стали пузыриться слюни. Мы жутко испугались – думали помрет. Так он выжил, потом сорвал два урока – ходил на руках, прыгал с парты на парту. Вызвали мать к директору, но пришел отец, удивился сообразительности сына, посмеялся.
Спиртовки тогда поменяли на безопасные. Но для большего страха химичка лаком для ногтей нарисовала на каждой красный череп с крест-накрест костями. Директриса взвыла от ужаса, потребовала убрать. Химичка долго сопротивлялась, в итоге – стерли кости, оставили череп.
– Светлакова…
– Человек, находясь на поверхности Земли видит немного, всего несколько километров…
– Ну у тебя и зрение!
– Пантейлемонова… – Марья Семеновна торцом карандаша стучит по столу.
Как-то незаметно я начинаю не только рассказывать, но и показывать какая Земля круглая, горы высокие, а горизонты далекие.
Марья Семеновна ставит пятерку и в сотый раз советует записаться в театральный кружок.
– У нас нет театрального кружка, – в сотый раз говорю я и возвращаюсь на место в «бальном платье».
– Все в твоих руках.
Я сидела за партой, за которой сидела уже пятый год, и на меня смотрели Марья Семеновна, доска с разводами мела, портрет Пушкина, затылок Супонина, Марушкина, круглый светильник, трещина на потолке и все то, что окружало меня каждый день.
«Они смотрели на меня, и все было в моих руках». Я, наверное, хотела этих слов. Напутствия на дорогу, пожелания удачи, «пинка, в конце концов».
Марья Семеновна, перелистав страницы в журнале, остановилась на одной.
– Вот. Светлакова у тебя по географии три пятерки, а по физике ни одной… оценки. Давай-ка к доске.
…эй, какой театр? У нас свой театр! Кругоооом! от туманной мысли.
«Бальное платье» превратилось в школьную форму. Я кисло вернулась. Почему-то я знала, что сейчас получу два или, если Марья Семеновна сжалится, то три.
Любимый герой
Ровно три картинки я нарисовала для конкурса «Мой любимый герой», который придумала Марьям Федоровна, учительница литературы.
Я долго думала, кто мой любимый герой. Не придумала. Тогда я спросила Асю, кто мой любимый герой. Про «моих» она не знала, а про своего рассказала. Это был всадник из песни, название которой она не помнила.
– Голова обвязана, кровь на рукаве…– пропела она душевно.
А что, подумала я. Мне нравится. И я сразу представила зеленое поле, по нему скачет лошадь. В седле с трудом держится раненый. Вот-вот на землю упадет. Я нарисовала всадника с белой повязкой на голове. Лошадке я тоже нарисовала белую повязку – на голове и ноге.
Всадника рисовала с себя. Я встала перед зеркалом и два часа пыталась найти самую трагическую форму. Вот он склонился, сполз с лошади, упал. Я сползла с дивана. Лежала на ковре, подогнув ноги и корчась от боли.
– Что с тобой? – выглянула из комнаты Ася с годовалой Юлькой на руках.
– Я умираю, – простонала я и даже пару раз дернулась. Мне казалось, что именно так должен умирать всадник.
– Эй, эй, – Ася засуетилась, стала оглядываться.
Я приоткрыла глаза, громко застонала. Растерянность Аси меня порадовала. Значит, я хорошая актриса?
Ася упала передо мной на колени, посадила Юльку на пол, схватила меня за плечи.
– Светка!
Я со стоном открыла глаза:
– Я…
– Светка! Боже! Светка! Что с тобой?
От ее крика заплакала Юлька.
– Щас, щас, – стала набирать Ася номер Бориса.
А вот Борису звонить не надо. Он мой старший брат. От него влетит по-братски без стеснений.
Я мгновенно выздоровела:
– Так умирает всадник.
– Какой всадник? – у Аси никак не получалось набрать номер. Руки тряслись и вдобавок Юлька опрокинулась на спину – головой об ковер на полу.
– Твой любимый герой из песни, – торопливо сказала я, стараясь успеть выложить информацию до первого крика Юльки. Юлька пока молчала, словно соображала как заорать – громко или во все горло?
Есть, наверное, еще доля секунды, чтобы похвастаться Асе своим шедевром.
– Ужас какой! – вздрогнула Ася, увидев красную реку, которая начиналась от груди всадника и, витиевато изгибаясь и расширяясь, проливалась за край бумаги.
Видимо Юлька решила заорать во все горло, для этого она вздохнула полной грудью и широко раскрыла рот.
– Ты моя киса, – трясла Ася Юльку. От этого рев Юльки получался каким-то булькающим и прерывистым.
Я дождалась, пока Ася успокоит Юлькин рев до монотонного хныканья и спросила.
– Похоже?
– Ты уверена, что именно так надо? – Ася прижала Юльку к груди, словно пытаясь оградить от рисунка.
Мне понравилась ее реакция.
Значит, у меня получилось правдоподобно!
– Так жалостливее.
– Ты… это… выбери своего героя, – пробормотала Ася. – Ну, там, кого-нибудь из сказки. Помнишь, ты говорила, что тебе нравится Копатыч. Замуж за него хотела.
– Я замуж за Копатыча? Бред какой-то, – возмущалась я и смотрела как Юлька тянется к хрустальным подвескам торшера. Я видела, но не думала, что так будет.
Юлька потянула, и торшер грохнулся. Хрустальные подвески брызнули по комнате, на диван, кресло. Юлька сидела на руках Аси и, вылупив глаза, держала подвеску. Через секунду она засмеялась. Громко!
Все-таки у Юльки какая-то заторможенная реакция.
Ася собирала стекло, подметала пол, а я думала над своим героем. Полистала книги, позвонила маме, Верке Сковородкиной. Маминого Тимура я уже рисовала, а Верка своего героя не выдала и вообще сказала, что такое задание для малышей она не собирается выполнять. Вот Верка всегда так, хочет – рисует, не хочет – не рисует. Я так не могу, я не такая смелая.