Театр в квадрате обстрела

Алянский Юрий Лазаревич

За годы, прошедшие со дня первого издания книги, вышли в свет многие исследования и воспоминания, посвященные блокадному искусству. Но пополнять свой рассказ за счет вновь опубликованных фактов представляется мне нецелесообразным. Пусть почти все останется, как было.

Есть еще одно обстоятельство, делающее ненужным дополнение этой книги новыми именами и событиями. В Ленинграде на набережной реки Пряжки возник и существует школьный музей «А музы не молчали». Для него построили даже специальное двухэтажное здание. Здесь растет и множится собрание раритетов и памятников блокадного искусства. Когда-то в этих местах, на окраине Петербурга, стояли «прядильные анбары», мастеровые люди крутили из волокон бесконечную нить. Теперь па берегу Пряжки рождается бесконечная нить благодарной памяти о живых и ушедших героях.

Создать такой музей задумал учитель 235-й школы Октябрьского района Ленинграда Евгений Алексеевич Линд. Он увлек мальчиков и девочек собиранием памятников блокадного искусства и быта — афиш, писем, документов, дневников, фотографий, воспоминаний, сценических костюмов актеров, музыкальных инструментов. Но Линду пришла и более счастливая мысль: попытаться сделать самыми драгоценными «экспонатами» музея… реальных людей, участников событий, безвестных героев. Когда-то, до революции, издавались ежегодные справочники «Весь Петербург». Теперь энтузиаст и руководитель музея задумал грандиозное предприятие — собрать чуть ли не «Весь блокадный художественный Ленинград», разыскать по возможности всех актеров, музыкантов, художников, музейных работников, участников концертных ансамблей, фронтовых бригад, самодеятельных оркестров, даже продавцов книжных и нотных магазинов. Круг разыскиваемых лиц разрастался, как снежный ком. Один с трудом обнаруженный человек «тянул» за собой другого, о котором юные следопыты и не подозревали. Другой напоминал о третьем. Границы поиска бурно расширялись. Уже не первое поколение школьников включается сегодня в это увлекательное дело под руководством не знающего устали Евгения Линда.

Думается, человеческие «экспонаты» и открытия общественных сотрудников школьного музея — самый драгоценный итог поисков.

Розыск неизвестных героев блокадного искусства напоминает детектив. Активисты музея узнавали такие, например, подробности: в дни блокады некий композитор жил на окраине города в доме с полукруглым венецианским окном. Вот и все координаты. Или еще: артист жил примерно в трех километрах от Пяти углов, неизвестно только, в какую сторону. Помнится, в его доме на лестнице были в шахматном порядке выложены белые и черные плитки. Можно ли найти по такому «адресу» человека или хотя бы его след? В радиусе трех километров от Пяти углов (этот перекресток находится в центре города) расположены сотни многоэтажных зданий.

Но летучие отряды юных музейщиков отправлялись на поиски. Они нашли на бывшей окраине дом с венецианским окном! Они отыскали в центре города лестницу с черно-белыми плитками! И обнаружили следы людей, которые без их усилий так и остались бы безвестными.

Музей «А музы не молчали» открылся 16 марта 1968 года. С тех пор он ширится, сюда приходят все новые гости — писатели, журналисты, композиторы, музыканты, художники, актеры. Новые поколения мальчиков и девочек становятся сотрудниками и экскурсоводами музея. А старшие поколения не уходят — остаются в кругу энтузиастов.

Вы спросите, кто же те люди, кого они отыскивают?

Актриса, сыгравшая острокомическую роль через два часа после того, как у нее на руках умерла от голода мать.

Актер, вышедший на сцену, не успев похоронить жену.

Артистка Нина Чернявская читала у микрофона радио чуть ли не сутки напролет, чтобы не думать о том, что несколько дней назад погиб ее муж и умер сын.

Две девочки — Лида Положенская и Тамара Немыгина — ходили каждое воскресенье по льду Невы на вмерзший в лед эскадренный миноносец «Строгий», чтобы дать там «концерт» морякам и поесть потом немного флотской каши. «Концерт» заключался в том, что одна из девочек, стоя на стуле, тоненьким голосом пела советские песни, а другая аккомпанировала ей на гармошке. Такому «ансамблю» было далеко до фронтовых ансамблей Ленинграда, составленных из профессионалов. Но моряки понимали: если эти девочки находят в себе силы прийти и работать — как же должны работать и сражаться они сами!

Каждый блокадный концерт становится в музее на строгий учет. Выяснилось, например, что артисты одного из музыкальных ансамблей дали в госпитальной палате концерт для единственного находившегося там слушателя, умирающего бойца. Нельзя было помочь его телу. Но хор пел «Варяга», чтобы укрепить его душу.

Известный оперный певец Павел Захарович Андреев, выступая на передовой, привязывал себя к стволу орудия, чтобы не упасть от слабости. К тому же ему было тогда без малого семьдесят лет. Но он пел. И солдаты, шедшие в бой, слушали арии из классических опер.

Эта мозаика фактов стала известна благодаря поискам энтузиастов музея. Когда пишутся эти строки, идет очередной розыск. Выяснилось, что сразу вслед за освобождением священного для каждого советского человека места — Пушкинских Гор четверо музыкантов поднялись на холм Святогорского монастыря и, стоя у могилы Пушкина, играли квартет Чайковского. Они не знали, что холм вместе с могилой заминирован. Минерам пришлось снимать музыкантов с величайшими предосторожностями. Выяснилось, например, что среди этих музыкантов находился Анатолий Никодимович Дмитриев, будущий профессор Ленинградской консерватории, доктор искусствоведения.

На встречах в зале музея вьется нить памяти, восполняются пробелы в хронике блокадного искусства.

Лев Васильевич Успенский, не раз бывавший в музее, называл его энтузиастов «назадсмотрящими». Пожалуй, эти мальчики и девочки также и впередсмотрящие. Потому что без знания прошлого трудно предвидеть и созидать будущее.

Большое видится на расстояньи… Вспоминаю сегодня встречи с художниками, героями этой книги, и нахожу в них новые черты, новые грани личности.

С Ольгой Федоровной Берггольц после выхода книги мне посчастливилось подружиться. Снова и снова поражала меня эта удивительная женщина резкой прямотой, обнаженной честностью и смелостью суждений. В ее квартире на набережной Черной речки я, как и другие, попадал в высшую школу морали — той, что закалилась в огне войны. Ольга Федоровна сумела остаться властительницей дум поколения и после Победы, которую она предрекла и воспела с такой поразительной силой еще первой блокадной зимой.

В доме у Карла Ильича Элиасберга и его жены, концертмейстера Надежды Дмитриевны Бронниковой, гость ощущал себя в атмосфере быта старой петроградской интеллигенции. Карл Ильич — нервный, угловатый — был безмерно обаятельным собеседником, особенно если речь шла о музыке. Ленинградская филармония в последние годы не часто вспоминала о нем, и он, бывало, ездил дирижировать в другие города страны, где его встречали как героя Ленинграда.

Аркадия Ефимовича Обранта как будто смущала его послевоенная известность, тем более что руководимый им легендарный ансамбль вскоре после Дня Победы прекратил существование. Мальчики и девочки выросли и разлетелись. Милый, добрый и необыкновенно скромный человек, Обрант в наших беседах мучительно вспоминал подробности давно отшумевшего военного быта своих питомцев, а чаще предпочитал адресовать собеседника непосредственно к ним. И он бы крайне удивился, если бы услышал, что его труд первого в мире военного балетмейстера вплетен в венок Победы. Очень бы удивился и улыбнулся…

С Дмитрием Дмитриевичем Шостаковичем мне довелось встретиться всего несколько раз. Он был рассеян, явно думал о чем-то своем, более важном для него, чем наш разговор, отвечал односложно, на что, конечно, мне и в голову не приходило сетовать. На вопрос, что он делал в первый день войны, Дмитрий Дмитриевич ответил, что собирался на футбольный матч. Я упомянул об этом в книге. Позднее меня упрекали за неточность: по другим сведениям профессор Шостакович 22 июня 1941 года поехал в Консерваторию, где шла в это время очередная экзаменационная сессия. Очевидно, в конце дня он собирался на стадион.