Тебе больно?

Карлтон Х.Д.

Старый смотритель усмехается.

— Я знаю, о чем вы думаете. По правде говоря, я думал бы так же, если бы не жил с этими сукиными детьми последние тридцать лет или около того. Это правильно. Я уважаю скептиков. Боюсь, это единственное объяснение странных звуков по ночам.

Широко раскрытые глаза Сойер обращены ко мне. Очевидно, она ему верит.

И я пока не уверен, хорошо это или нет. Либо она будет лучше спать по ночам, либо хуже.

— А они, типа, трогают вас и все такое? — спрашивает она, переводя свой встревоженный

взгляд обратно на него.

— Нет, они просто становятся немного беспокойными по ночам, вот и все. Нет причин для беспокойства. Они безобидные.

Я бросаю на нее взгляд, прежде чем сосредоточиться на шипящей рыбе.

Может, они и безобидные, но я — нет.

И что-то подсказывает мне, что Сильвестр тоже.

Глава 11

Сойер

— Я ему, блять, не доверяю, — ворчит Энцо, направляясь по коридору в нашу комнату.

Я закатываю глаза.

— Ты понимаешь, что это равносильно тому, чтобы сказать, что у тебя в заднице палка. Или что в другой жизни ты был огнедышащим драконом и уничтожил целую деревню за один вдох?

Он перестает идти и поворачивается, чтобы посмотреть на меня, на его лице недоверчивое выражение, а его лесные глаза горят отвращением.

Ненавижу, как завораживающе он выглядит, даже когда смотрит на меня так, будто я нанюхалась марихуаны. Он далеко не милый, но его лицо построено из тонких мазков кисти, сильных штрихов и четких линий, которые создают исключительный шедевр.

Жаль, что внутри он покрыт коркой из некачественной краски, потрепанных кистей и грязных цветов.

— Что, блять, ты вообще говоришь?

— Я хочу сказать, что это не удивительно. Ты не выглядишь так, чтобы доверять монахине. — Вздыхаю я.

Складка между его бровями углубляется.

— Монахини, вроде как, очень надежны. Но не священники. Держись от них подальше.

Он качает головой и идет в нашу комнату, садится на край кровати и кладет подбородок на руку, размышляя о смысле жизни и о том, почему небо голубое.

Сейчас только час дня, а вокруг ни черта нет. На обед у нас была рыба, которую я поймала — по общему признанию, очень вкусная для человека, который не ест рыбу — а вечером Сильвестр обещал нам стейки. Когда нам ничего не оставалось делать, кроме как навязывать разговор, пока Энцо смотрит на него с подозрением, мы решили ненадолго удалиться в свою комнату.

Я уже наполовину готова оставить Энцо в его роли королевы драмы и пойти помыть полы, но тут он стоит передо мной.

— Я собираюсь проверить его комнату. Посмотрим, смогу ли я что-нибудь найти.

Мой рот открывается.

— Почему ты должен приставать к старику? Он просто живет своей жизнью, а ты сомневаешься в том, куда он писает.

Он

моргает.

— Что?

— Может, его пенис изгибается в сторону. — Я вскидываю руки в отчаянии. Когда его лицо искажается от гнева, я вклиниваюсь, прежде чем он успевает рявкнуть что-то грубое. — Слушай, дело в том, что ты не знаешь о его жизни, и он не дал тебе реальной причины, чтобы ты сомневался в каждом его движении.

Он скрещивает руки.

— Ты веришь в историю о призраках?

— А во что еще я должна верить, Энцо? Я очень стараюсь сейчас не травить тебя газом, но кроме того, что он дал нам время лечь спать, он ничего не сделал. Иногда люди просто странные и имеют странные причуды.

Он пожимает плечами, в его глазах появляется блеск.

— И я собираюсь пойти и выяснить, насколько странные.

Он проходит мимо меня, и я в разочаровании откидываю голову назад, громко вздыхая.

Я не совсем не согласна с тем, что в Сильвестре есть что-то странное, но я также согласна с тем, что он, скорее всего, просто безобидный чудак. Он жил здесь один в течение десятилетий, полностью отстранившись от общества. Вполне очевидно, что ему не хватает социальных навыков и у него есть свои пристрастия, когда приходят два случайных незнакомца и нарушают его жизнь.

А после его истории с заключенными, когда они пытались проникнуть внутрь и, возможно, убить его, неудивительно, что у него проблемы с доверием.

Мы его не знаем, и он нас тоже не знает. Заперев нас на ночь в нашей комнате, он, вероятно, чувствует себя в безопасности, и я не могу его за это винить.

Пока я дошла до двери, Энцо уже поднимается по ступенькам в комнату Сильвестра.

— О Боже, ты не в себе. Больше никакой рыбы для тебя. Очевидно, она испортила твои навыки критического мышления.

Его подбородок склоняется к плечу.

— Каким бы красивым ни был этот рот, мне нужно, чтобы ты, блять, его закрыла.

Я открываю рот, готовая сказать ему, как красиво на нем будет смотреться фингал, но прежде чем я успеваю это сделать, он рычит, останавливая слова в моем горле.

— Не заставляй меня делать это для тебя.

Я чувствую, как мое лицо пылает жаром, его акцент заставляет эти слова звучать более аппетитно, чем они должны звучать, заставляя мой желудок сжиматься, поскольку его жестокие слова вызывают прямо противоположную реакцию, чем они должны были вызвать.

Не дожидаясь моего ответа, он поворачивает ручку и медленно открывает дверь в комнату Сильвестра, петли громко скрипят.

Мои глаза отрываются от головы, и я оборачиваюсь, ожидая увидеть — или услышать — Сильвестра, поднимающегося по ступенькам, чтобы поймать нас с поличным.

Но после целой минуты прислушивания я ничего не слышу. Обернувшись к Энцо, я закатываю глаза, обнаружив, что он даже не потрудился задержаться и убедиться, что ему не грозит опасность быть пойманным.

Самоуверенный придурок.