Тебе посвящается

Бременер Макс Соломонович

– М-да, – сказала Лена. Она не осуждала и не вос­торгалась, и Валерий, который ожидал, что она разделит его настроение, был обескуражен.

Встретив на перемене Леню Хмелика и Гену Конева, он рассказал всю историю им. О том, как бросил Шустикова в снег, он тоже упомянул, но без подробностей, чтоб не получилось хвастливо.

Мальчики пришли в восхищение. История распростра­нилась со скоростью звука. Валерия обступили. Наруши­лось нормальное движение по коридору. После замечания дежурного толкучка прекратилась, но пятиклассники сле­довали за Валерием цепочкой, выспрашивая подробно­сти,

которые тотчас передавались по цепочке же из уст в уста.

Они допытывались, с какой высоты летел Шустиков, получил ли он предварительно тумака, не схлопотал ли напоследок по шее. Они торжествовали, но им было мало того, что произошло.

На следующей перемене Валерий походя услышал всю историю в пересказе Гены Конева. Со слов Гены выходи­ло, что он поднял Шустикова за штаны и за волосы, а на прощание «так звезданул по уху, что тот зарылся носом в снег».

– По уху я его не бил, – заметил Валерий, сдержанно отклоняя такое преувеличение своих заслуг. – И этого не говорил.

– Нет, говорили! – пылко возразил Хмелик. – Я сам слышал!

– И я тоже, – присоединился Конев. – Вы сами ска­зали.

– Я очень хорошо помню! – с горящими глазами твердил Хмелик.

И, хотя Валерий знал наверняка, что это не так, он не стал отпираться. Глупо и бесполезно было спорить, призы­вать кого-то в свидетели...

– Ладно, говорил, – буркнул он и улыбнулся, уступая ребятам вымышленную оплеуху.

На него смотрели уважительно до обожания, чуть при­открыв рты, а Хмелик – как-то нестерпимо преданно.

– Я пойду, – сказал Валерий.

В противоположном конце коридора его нагнал Гена Конев.

– Мы вас, имейте в виду, тоже не подведем, – заго­ворил он торопливо. – Вы, наверное, знаете... Вам, навер­ное, уже наша классная руководительница сказала, да? В общем, я двойку на географии схватил... Так я завтра исправлю. А там еще с одним Хмель возится...

Зазвенел звонок. Конев, махнув рукой, убежал.

И Валерий вошел в класс, весело раздумывая о стран­ном способе повышения успеваемости, который нечаянно применил.

Победное настроение Валерия рассеялось на большой перемене. Передавался первый выпуск радиогазеты «Школьные новости». Не меньше половины выпуска занял фельетон Зинаиды Васильевны Котовой о нарушителях дисциплины.

Может быть, помещенный в стенгазете, фельетон не приковал бы к себе внимания ребят, как не вызвала бы особого интереса речь Котовой о том же на собрании. Но первая передача по школьному радио – это было событие. К тому же фельетон читала девочка-диктор, подражая дикторам настоящего радио, и можно было гадать, чей это голос. Словом, передачу, шикая друг на друга, слушали на всех этажах.

В фельетоне говорилось сначала об уже, засунутом кем-то в портфель учительницы русского языка и лите­ратуры. Хозяин ужа был назван «воскресителем нравов дореволюционной гимназии». «Воскресителю» предлага­лось повиниться.

Дальше фельетон посвящался «дикарству» ученика 5-го «Б» Хмелика. Получалось, что Хмелик метил со дво­ра снежком не только в форточку, но непосредственно в классный журнал. Для уничижения Хмелика, а также пото­му, что это был фельетон, употреблялись славянизмы: «притча во языцех», «витать во

облацех» и «иже с ними», на которых неопытная дикторша всякий раз спотыкалась,

«Притчей во языцех» объявлялся поступок Хмелика, «витал во облацех» (и притом, как ни странно, «оказался не на высоте»!) совет дружины; кто такие «иже с ними» – уточнено не было.

За передачей последовал звонок на урок, так что Ва­лерий не успел даже повидать Хмелика. Жалея, что не может сейчас же чем-то его подбодрить, он со злостью думал: «Стоило трудиться столько, радиоузел этот соору­жать, чтоб голос Котовой теперь на всю школу гремел!» Это было до того досадно, что Валерий вспомнил с оттен­ком неприязни даже об общей благодарности Станкину за то, что тот наладил узел... «Да ведь Станкин же редактор «Школьных новостей»! – всплыло у него в голове. – Ну, подожди, я тебе мозги прочищу!»

Он немедленно написал Стасику записку: «На переме­не обязательно нужно поговорить о весьма серьезном. Ва­лерий».

Станкин, не скользнув по записке взглядом, сунул ее в парту.

Это был его обычай – он не отвлекался на уроке ни на что постороннее. К этому привыкли так же, как к то­му, что Стасик Станкин не подсказывает, ни при каких условиях не передает шпаргалок, не признает почти об­щепринятого у ребят отрывисто-грубоватого тона.

Ко всему этому привыкли не сразу. Валерий учился со Стасиком в мужской школе и видел, как трудно при­ходилось ему, когда он ни за что не отступал от «прин­ципов». На Станкина многие одноклассники смотрели косо.

Можно считать шпаргалку злом и все-таки негодовать, что в исключительный момент тебе ее не передали, хотя это было просто и безопасно сделать. А Станкин не пере­давал... И не по зловредности – это скоро все поняли, – а потому, как выражался он, припертый к стене, что «это шло бы вразрез с принципами, которые считаю верными».

Уважая Станкина за эту стойкость, Валерий до послед­него времени не считал его «своим».

В последний год Станкина резко отличало от других ребят (хотя сам он этого совсем не подчеркивал) то, что будущее его было определено. Он занимался физикой, по­мимо школы, в кружке при физическом факультете уни­верситета, участвовал в олимпиаде и был награжден ву­зовскими учебниками по физике. Никто не сомневался, что его примут на физфак, как и в том, что «Станкин идет на медаль».

Сам он, когда говорили об этом, скромно пожимал плечами, хотя чувствовал себя, вероятно, довольно уверенно. На уроках физики он никогда не «выскакивал», несмотря на то что в решении задач, например, был ис­кушен никак не менее преподавателя.

И все-таки если что и отделяло сейчас Стасика от ре­бят, то не его свободная, взрослая речь (многие в девя­том классе стали говорить свободнее и взрослее) и не его особая непримиримость к шпаргалке, а именно предрешенность его послешкольной судьбы. Для остальных то, что последует за экзаменами на аттестат, было в совер­шенном тумане. Не то завод, не то институт, может, техучилище, может, отъезд на необжитые земли... Неизвест­но, кем станешь... А в лице Станкина, безусом и безборо­дом, казалось, были уже черты, которые и в облике будущего профессора могли бы остаться неизмененными.