Тегеран-82. Побег
Шрифт:
– А у тебя пятачок на метро есть? – спросил он.
– Ура!!! – откликнулась я и на радостях даже чмокнула его в щеку. – Пятачки найдем. Купим по эскимо и разменяем.
Так мы и сделали.
Бакинское метро показалось мне не таким нарядным, как в Москве, зато простым, понятным и дружелюбным. За три года я уже почти позабыла московское метро, но все равно отметила, что в бакинском никто никуда не бежит, как в нашем. В вагоне пожилой дядечка даже уступил мне место, как девочке. Хотя в Москве нас учили, что это октябрята и пионеры должны уступать места в транспорте тем, кто старше их.
Мы проехали «Сахил» и диктор смешно объявила на азербайджанском что-то про «Ичеришехери
Выйдя из метро, мы оказались на площади, окруженной старинными домами песочного цвета, с затейливым орнаментом, вырезанным прямо в стенах. Площадь обступали толстые чинары, прямо как в Тегеране. Перед нами лежала широкая улица, табличка на угловом доме гласила, что это улица Коммунистическая.
– Простите, а где Девичья башня? – спросила я входящую в метро тетю с маленькой девочкой в огромных белых бантах.
– Крепость? – переспросила женщина, остановилась и, не выпуская девочкиной руки, принялась обстоятельно объяснять, куда нам идти. Девчушка лет трех нетерпеливо подпрыгивала, дергая маму за руку, и махала в сторону утопающего в зелени сквера.
Сквер оказался прямо цветущим садом: здесь упоительно пахло магнолиями и прохладой журчащих фонтанов, а тень густо-изумрудных широколапых елей делала жару не такой невыносимой.
Над фонтанами томно свисали плакучие ивы, а листья чинар на ощупь были такими нежными, будто гладишь императорский зеленый бархат посольских кресел (в главном здании посольства был такой мебельный гарнитур, но при нападении его разнесли в щепки).
Из уличных кафе доносился запах жареного мяса, звон бокалов и веселая азербайджанская музыка, поодаль какой-то старик играл на зурне, расстелив коврик прямо на газоне, с лотков торговали пирожками, мороженым, соками и вареной кукурузой, в клумбах цвели примулы и еще какие-то цветы, из ветвей доносилось птичье многоголосье. Горячий ветер доносил соленые запахи моря. Мы угостились пирожками по 5 копеек и молочным коктейлем по 20 копеек с уличного лотка и поспешили дальше: на холме за этим дивным садом нас ждал Старый город, которые, как выяснилось, местные зовут просто Крепостью.
Миновав сквер, мы с Димкой очутились словно в сказке Шахерезады: перед нами возвышались настоящие древние крепостные стены, как в кино! На Старый город с горы взирал памятник. Он оказался моему «старому знакомому» Кирову. Я посмеялась, что в Баку он не «одна треть дядьки», как в Марьиной Роще, а в полный рост, и рассказала Димке историю про «не Кирова».
Войдя в Старый город, мы замерли, завороженные. Древние каменные постройки Ичеришехера мало чем отличались от караван-сараев, медресе, хаммамов и мавзолеев, не раз виденных нами в старинных кварталах Тегерана, Исфахана, Шираза и других иранских городов. Такими же были и узкие витиеватые булыжные улочки. Но здесь по ним не носились стайки босоногих иранских детей в сатиновых штанах, не пробегали, опустив голову, ханум в глухих чадрах и не побирались прокаженные и нищие. Вдоль древних стен, цокая каблучками, прогуливались нарядные девушки, мужчины в белых рубашках с коротким рукавом пили пиво под зонтиками уличных кафе, а у подножья холма весело поблескивал на ярком солнце аквамариновый Каспий. Нам, детям революционного Тегерана, видеть это было странно. В самых древних, исторических, уголках иранских городов традиционно ютился беднейший люд, богатые предпочитали новостройки. А в этом удивительном городе под крепостной стеной сидят не прокаженные, а влюбленные пары.
Мы припустили загадочными, типично восточными, извилистыми средневековыми переулками, вымощенными булыжником, за века отполированным до блеска полчищами прошедших тут путников. Подпрыгивая на раскаленных камнях, мы то поднимались в горку, то спускались вниз, сверяя свой путь с указаниями аксакалов, восседающими с «армудэ-эстакан» (традиционная азербайджанская емкость для чая) подле окованных старинных дверей. Как и в Тегеране с Исфаханом, здешние мальчишки и кошки тоже гуляли сами по себе. Но мальчишки были обуты и не попрошайничали, а кошки явно чувствовали себя хозяйками и защитницами Старого города. Они не только не убегали от незнакомцев, напротив, подходили и заглядывали в глаза, словно спрашивая: что ты забыл здесь, странник? С добром ли ты пришел к нам?
Наш путь пролегал меж раскаленных стен древних каменных домиков, из окон которых соседи могут пожать друг другу руки или передать угощение. И из одного из узких окон в глинобитной стене действительно вдруг высунулась женская рука и протянула нам по горячему кутабу – тоненькому азербайджанскому чебуреку с зеленью. Мне казалось, что все это не по-настоящему, будто мы попали в какой-то приключенческий фильм. И тут я вспомнила, что рассказывал мой папа! Ведь где-то тут и снимали «Бриллиантовую руку»! На одной из этих самых узких улочек, которыми мы сейчас спешим к Девичьей башне, Никулин поскользнулся на арбузной корке и пробормотал роковое для своей руки «Чьорт побери!».
Наконец, мы вышли на широкую булыжную мостовую и я, хотя раньше никогда не видела, сразу узнала ее – Девичью башню. Буро-песочное древнее сооружение, с узенькими окошками-бойницами, без каких-либо архитектурных прикрас, поразило меня своим неброским величием. Эта простая с виду старая башня будто излучала умиротворение и спокойную мудрость седых веков: такое спокойствие иногда ощущаешь рядом с убеленными сединами аксакалами, точно знающими, что на сиюминутную суету не стоит тратить ни слов, ни эмоций. Девичья башня словно говорила всем своим видом: уж я такое видала на своем веку, не суетитесь и вы, все равно все будет так, как предначертано свыше. В десять лет мои впечатления, конечно, в такие слова не облекались, но они были именно такими.
У подножья башни сидела как раз такая местная старушка, будто вынырнувшая из старины глубокой. Морщины на ее смуглом лице напоминали замысловатые хитросплетения арабской вязи в древней книге, виденной мною в Ширазе. Казалось, что она сидела на этом же месте и век назад, и пять веков, и десять… Это было очень странное ощущение. И эта старушка вдруг меня позвала. Ошибки быть не могло: она смотрела именно на меня и манила рукой. Мы с Димкой подошли и она схватила мою руку своей узкой, сухонькой теплой ладошкой.
– В этом городе твое счастье, внучка! – сказала она, глядя мне в глаза, в отличие от продавца в «Агдаме», почти без акцента.
Ее кожа выглядела иссушенной, как пергамент, щеки впали, но черные глаза сияли молодым, задорным блеском молодости. Мне показалось, что где-то я уже видела такие глаза. И я вспомнила, где. Так же смотрел на меня старик, встреченный мною у Хорассанских ворот на юге Тегерана, когда папа отправил меня бросать письмо в мудреный тегеранский почтовый ящик. Тот дед еще сказал какой-то бред, будто когда-то уже видел меня на этом месте. Мне стало немного не по себе. А вдруг несколько веков назад я действительно бегала у Хорасанских ворот в Чале-Мейдане, и сидела здесь, у Девичьей башни, и эти старики меня узнают?! То-то все эти места кажутся мне знакомыми, даже родными, словно когда-то я уже видела их. Может, это были сны, но у меня правда такое ощущение, что я уже здесь бывала.