Техасский рейнджер
Шрифт:
Покинув русло реки, Дьюан почувствовал себя отдохнувшим и освеженным. Его огромная сила и выносливость всегда способствовали тому, что усталость была ему почти неведома. Однако шагать пешком день и ночь было для него столь же непривычным, как и для любого всадника на юго-западе, и это начинало сказываться на нем. Возвращаясь по своим следам, он дошел до места, где неожиданно натолкнулся на скалистый обрыв, и здесь он решил двигаться вдоль него в противоположном направлении, пока не отыщет выход или не убедится в бесплодности своих попыток.
Дьюан шел быстро. Время от времени он останавливался, чтобы прислушаться. Впрочем, он прислушивался постоянно, и глаза его всегда были широко раскрыты и зорко глядели по сторонам. Эта постоянная настороженность стала его второй натурой, что
К полудню он миновал широкий подковообразный изгиб скалы и снова повернул лицом к югу. Обрыв здесь из высокой отвесной стены превратился в грубое нагромождение скал, сохранив однако свою крутизну и неприступность. Здесь не было ни единой трещины или склона, где можно было бы быстро вскарабкаться наверх. Дьюан продолжал идти, становясь все более осторожным по мере того, как он приближался к опасной зоне, считая, что раз он проник в пойменные заросли с этой стороны, то должен тщательнее прятаться в глубине ивняка. Вскоре он достиг точки, откуда мог наблюдать людей, прохаживающихся туда и обратно по вершине скалистого обрыва. Дьюан решил, что коль скоро это место охраняется, то оно наиболее удобно для бегства. Он направился в сторону сторожевого поста и подошел на сотню шагов к обрыву, на гребне которого он располагался. На посту находилось несколько мужчин и примерно столько же мальчишек, все как один вооруженные; они лениво, на техасский манер, перебрасывались словами между собой, обсуждая свои проблемы. Поодаль Дьюан разглядел еще черные точки на линии горизонта, образуемой верхним краем скалы, и пришел к выводу, что это очередной заградительный отряд, расположенный у следующего выхода из западни. Казалось, будто здесь собрались все мужчины данной округи, стар и млад. Техассцы находили мрачное удовольствие в подобного рода забавах. Дьюан вспомнил, что и сам несколько раз участвовал в таких облавах.
Пристально вглядываясь сквозь ветки кустов, Дьюан тщательно изучал топографию местности. В нескольких сотнях ярдов от него на скалу можно было взобраться. Он критически оценил здешних легкомысленных сторожей. У них были ружья, и это сводило на нет всякую попытку обойти их при свете дня. Он подумал, что ночная вылазка могла бы удаться, и мгновенно принял решение подождать здесь до темноты, чтобы попробовать обмануть беспечную охрану. Но тут внезапный громкий лай собаки выдал его присутствие страже на вершине обрыва.
Собаку, очевидно, держали здесь для того, чтобы понимать тревогу, и чуткое животное ревностно выполняло свою задачу. Дьюан заметил, как люди сбежались вместе и принялись возбужденно переговариваться, указывая на заросли, что явилось для него сигналом к немедленному и быстрому отступлению в гущу ивняка. Он не производил ни малейшего шума и был убежден в том, что его никто не может видеть. Тем не менее, он услыхал возгласы, затем треск ружейных выстрелов, и пули начинали свистеть вокруг него, проникая сквозь густой покров листвы. День стоял жаркий и безветренный, и Дьюан понял, что коснувшись даже слегка гибкого стебля лозы, он заставляет его дрожать и раскачивать верхушку с листьями, распространяя трепет на окружающие стебли. Благодаря этому стража и обнаруживает его продвижение. Одна пуля просвистела совсем рядом с Дьюаном, другая ударила в землю у самых его ног. Стрельба словно освободила скованную ненависть в его душе. Он вынужден был спасаться бегством от этих людей, и он пылко ненавидел за это и их, и себя. Как всегда в подобные минуты ярости ему страстно хотелось ответить выстрелом на выстрел. Но он продолжал неслышно скользить между зеленых стеблей, и в конце концов ружейные выстрели прекратились.
Он снова уклонился влево, двигаясь параллельно скалистому барьеру, размышляя о том, что принесут ему новые пройденные мили.
Они принесли ему одни неприятности, ибо его заметили зоркие глаза наблюдателей, и жаркая стрельба заставила его спасаться бегством, счастливо отделавшись лишь слегка оцарапанным пулей плечом.
Позднее, в тот же день, все еще не обескураженный, Дьюан опять свернул налево к отвесной стене своей западни и обнаружил, что чем ближе он подходит к тому месту, где спустился сюда, в заросли, тем большей становится опасность. Попытка прорыва блокады здесь в дневное время была бы роковой. Он дождался ночи, и после того, как пламя костров слегка утратило свою яркость, рискнул выбраться из зарослей. Ему удалось достичь подножья откоса, представлявшего здесь всего лишь песчаный косогор, и он начал уже украдкой взбираться вверх под покровом ночных теней, когда собака опять выдала его. Возвращение в заросли ивняка было самым трудным и опасным делом из всех, с которыми приходилось сталкиваться Дьюану, и когда он с ним справился под непрерывным огнем - как ему показалось, целой сотни ружей, - он почувствовал, что Провидение поистине благоволит к нему. На сей раз загонщики преследовали его довольно далеко вглубь зарослей, и треск горячего свинца, рвущего и подсекающего стебли лозы со всех сторон, долго раздавался рядом с ним.
Когда шум погони прекратился, Дьюан сел в темноте, раздираемый двумя противоречивыми стремлениями: то ли попытаться снова бежать, то ли подождать возможных более благоприятных обстоятельств. Он никак не мог прийти к единому решению. Его разум подсказывал, что с каждым часом шансы на побег уменьшаются. В любом случае шансов у него было слишком мало, и именно это делало следующую попытку столь отчаянно трудной. И все же не жажда жизни удерживала его. Наступит время, рано или поздно, когда он вырвет решение из невероятного хаоса мыслей и эмоций. Но время это еще не пришло.
Просидев в задумчивости достаточно долго, чтобы остыть и отдохнуть после головокружительного бегства, он вдруг почувствовал, что устал. Он вытянулся на земле, приготовившись отдохнуть. Но тучи злобных москитов и комаров не давали ему покоя. Участок поймы, где он находился, расположенный довольно низко и в непосредственной близости от реки, представлял собой настоящий рассадник мириадов жалящих кровососов. Они звенели и жужжали вокруг него во все увеличивающихся количествах. Дьюан укутал голову и руки своей курткой и попытался лежать неподвижно. Это была долгая мучительная ночь. Утро застало его все еще крепким физически, но страшно угнетенным и подавленным.
Прежде всего он поспешил к воде. Он мог противостоять острым спазмам голода, но был вынужден утолять жажду. Рана его вызывала в нем лихорадочное состояние, и поэтому он пил чаще и больше, чем обычно. И вновь он почувствовал себя освеженным. В это утро он решительно заставил себя отказаться от всяких попыток пересечь реку вплавь пли вброд. Ели бы он мог найти легкое и достаточно длинное бревно, то вполне вероятно, что ему удалось бы переправиться через мелководье и отмели с зыбучим песком. Однако ничего подобного не было вокруг! И он продолжал устало, но упорно поглядывать в сторону откоса.
Весь день и всю ночь, весь следующий день и следующую ночь он метался, подобно затравленному дикарю, между зарослями ивняка и крутым песчаным обрывом, и с каждым часом укреплялся в уверенности, что из западни ему не вырваться.
Дьюан потерял счет дням и событиям. Он дошел до критического состояния. Настал час, когда он, преследуемый по пятам загонщиками, очутился в дальнем южном углу зарослей, между песчаным косогором и берегом реки. Здесь он забился в густую поросль ивняка, приготовившись к своему, как он считал, последнему сражению.
Если бы только эти кровожадные псы в человеческом облике не медлили и поскорее окружили его! Он готов был драться до последнего яростного вздоха, и пусть будет, то будет! Но эти охотники, хоть и жаждали добраться до него, дорожили вместе с тем своей шкурой. Да и к чему было рисковать? Они и так уже загнали его в угол.
Был полдень, горячий, пыльный, гнетущий, предвещающий грозу. Подобно змее, Дьюан прополз в самый отдаленный темный уголок зарослей и залег там, выжидая. Загонщики отрезали его от песчаного откоса, от реки, и вообще, как ему казалось, от всего. Но голоса доносились до него только спереди и слева. Если проход к реке до сих пор еще не был перекрыт, то вполне вероятно, что сейчас преследователи как раз этим и занимаются.