Технология миражей
Шрифт:
Эдгар, давно прекративший орать в пустоту, подошел в упор к Ворону. Но тот тут же умолк, разглядывая, в свою очередь Художника.
– Вы все продолжаете… беседу? И о чем он Вам говорит?
– Ну, – сбивчиво пересказала ему Ника, – говорит, что Вы – потомок сына какого-то нотариуса из «Вичи».
Эдгар удивленно поднял брови так, что его очки съехали на кончик носа. Пришлось спешно возвращать их на место, пока те не сбежали вовсе.
– Уж если на то пошло, то не «Вичи», а Винчи. Ну, Леонардо да Винчи. Художник такой был знаменитый. Джоконда… и все такое. Ворон считает, что я его потомок? Забавно. У Вас,
– Он не потомок? – в свою очередь удивилась птица. – Но ведь он же создал изображение этого места?
Ника кивнула. Ей не очень хотелось продолжать этот странный разговор, когда Художник слышал от ворона только карканье. Может, действительно, у нее жар?
– Все это, действительно, – рассуждал Художник, задумчиво оглядывая окрестности, – похоже на картину, одного из моих миров. Но я не понимаю…
– Чтобы ему понять, достаточно хорошо видеть, – презрительно изрек ворон. – Художник – обладатель всего, что только можно помыслить…
– Прекрати нести чушь! – строго прервала его Ника. – Не хочешь ли ты сказать, что мы попали в картину вот этого, – она обличительно ткнула пальцем в бок Эдгара, – так сказать художника?
– «Так сказать художника»? Ну надо же! – возмутился Эдгар, – она даже в бреду меня оскорбляет, чучело!
Ворон испуганно вспорхнул. Но, быстро поняв, что с чучелом человек погорячился, и угрозы нигде не видно, вернулся на место.
Художник, тем временем, кипятился:
– Ну ok, может быть, у Вас есть теория, как же мы сюда по-Вашему попали? Или, может, спросите у птички?
– Уж нет,– сухо ответил ворон, – об этом нужно спрашивать у той, которая постоянно попадает…
Ника, сконфузившись, отступила на шаг.
– Однако, – не унимался Художник, – неважно, где мы оказались. Главное другое – назад теперь как?
Птица важно ответила:
– Я знаю много, но не знаю еще больше.
Ника выжидающе уставилась на каркающего философа. Однако ворону беседа, похоже, наскучила. Он, взмахнув широкими крыльями, стремительно взмыл и полетел вглубь оазиса.
Когда птица скрылась из вида, Ника пробормотала:
– Да не знает он ни черта…
Эдгар, почему-то, согласно кивнул.
–Надо как-то выбираться. Ты пить не хочешь?
Ника тут же поняла, что действительно, губы у нее пересохли, и она очень хочет пить. В рюкзаке Художника как нельзя кстати оказалась объемистая спортивная бутылка. Формой, как в кулере, только маленькая, на пару литров. Утолив жажду, они приняли решение идти к руинам. Ну, не в пустыню же с зыбучими песками…
Не пройдя и десяти шагов, они с изумлением поняли, что местная трава не такая простая. Она цеплялась за их ноги так, будто пыталась удержать. Каждый новый шаг давался все с большим трудом. Так очень скоро они встали, не в силах пошевелиться. А при попытке сделать шаг назад, трава внезапно разжимала стальные объятья. Но при первом же движении к руинам трава вновь цеплялась, оплетая лодыжки мертвой хваткой. Создавалось впечатление, что, если они не хотят увязнуть в этой травяной мышеловке, остается одно – возвратиться назад к валунам. Положение казалось безвыходным. Бороться за путь к руинам было бессмысленно – они безжизненной грудой высились почти на краю горизонта. К тому же вечерело. Оказалось, что светило довольно быстро завершает свое шествие и
– От хищников, – пояснил он.
– А на этой Вашей картине, – подозрительно спросила Ника, – что же, и хищники были?
– Откуда мне знать, – раздраженно развел он руками, – Я же не заглядывал за… рамку… Ну, в смысле, я рисовал только фрагмент фантастического мира. Например, я понятия не имел, что это оазис и позади – вот такое, – он указал на пустыню.
– Интересные у Вас картины, – задумчиво промолвила Ника. – Почему миры?
– Да, – застенчиво повинился Художник, – Знаете ли, я не люблю людей.
– Мизантроп? – поинтересовалась Ника.
– Да нет, – окончательно смутился он, – не до такой степени. Просто, не люблю людей. Я рисовал свои миры, чтобы уйти от общения. У меня как-то с людьми всю жизнь не ладилось. С девушками тоже… не очень…
Они замолчали, глядя на огонь. Костер горел не ярко и не жарко. Подбрасывать ветки приходилось часто, прогорал сухостой на удивление быстро. Каждый думал о своем. Ника мучительно вспоминала, восстанавливая секунду за секундой то, как они попали сюда. Но никак не могла поймать момент перехода… Вот она закашлялась, пытаясь указать на движение ворона на картине… Не удержалась на ногах и подалась вперед и вниз, увлекая за собой молодого человека… И хлоп – они уже тут… кукуют…
Ника потянулась за очередной веткой, но замерла в ужасе: из темноты прямо на них надвигались два зеленых огня. Дрожащею рукою девушка толкнула задремавшего, было, Эдгара. Он раскрыл глаза так, будто и не спал вовсе, моментально проследив за взглядом девушки. Они сгруппировались. Художник нащупал толстую ветку, которую он использовал, как кочергу. Серая тень взметнулась и опустилась на камень, неподалеку от головы Ники. Через пару секунд Ника отошла от шока и спросила тонким голосом:
– Зайчик?
Серый котяра, грациозно поведя толстым пузом, утробно урча, спрыгнул с камня – прямо на живот хозяйке. Ника охнула. Загулявший кот явно хорошо устроился, раз стал поперек себя шире.
– Ты что, знаешь этого кота? – изумленно спросил Эдгар.
Ника уже оправившаяся от «нападения», вовсю тискала толстуна. Она, не оборачиваясь, радостно кивнула:
– Не бойся, это Зайчик. Мой кот. Он нас нашел!
– А откуда он? Как он сюда попал? – не унимался Художник.
Ника, наглаживая мурлыку за ушком, шутя, спросила кота:
– Ну, и откуда ты пришел?
– Оттуда, – разомлевшим от ласк девушки голосом ответил кот.
– Мяукает, – заметил Эдгар, – может, голодный? У меня, кстати, есть бутерброды. Я тоже проголодался.
Он достал из рюкзака пластиковый пакет и расстелил его прямо на песке. Затем из рюкзака появились бутерброды, заботливо завёрнутые в промасленную газету. Кот, учуяв запах еды, оживился. Следом из рюкзака на импровизированный «стол» перекочевала бутыль с водой. Пока Ника с Эдгаром по очереди утоляли жажду, серый хитрец умудрился сожрать всю колбасу. Обнаружив пропажу, Художник только вздохнул. Он разделил хлеб и отдал половину Нике. Через минуту, с трапезой было покончено.