Текстообработка (Исполнено Брайеном О'Ноланом, А.А и К.К.)
Шрифт:
Вот такие нравы царят у нас в АПАХиМе.
Нас захлестнул бурный поток писем (обратите внимание: когда речь заходит о потоке писем, он непременно бурен и не может не захлестнуть) касательно книгообработки – службы, официальное открытие которой состоялось в моем дублинском отделении АПАХиМа. Успех достигнут огромный. Наши квалифицированные обработчики отправляются на задания в дома самых богатых и самых невежественных сограждан, где занимаются тем, что треплют, гнут, бьют и грызут девственно-нетронутые книги целыми шкафами. Наши печатные станки сотнями тысяч выдают на-гора поддельные программки театров «Гейт» и «Эбби», не говоря уже о листовках на французском, письмах, собственноручно подписанных Джорджем Муром, средневековых игральных картах и всевозможных атрибутах надувательства и притворства.
Конечно, без паршивой овцы в стаде не обошлось. Кое-кого из наших обработчиков ловили на использовании ботинок, других заставали за избиением невинных поэтических томиков кнутами, цепами и деревянными дубинками. Случались и зверские нападения на книги с применением ножей, кинжалов, кастетов, топориков, резиновых шлангов, бритвенных лезвий и всевозможных орудий насилия, о каких когда-либо слышали в преступном мире. Начинающие обработчики, которым было невдомек, что отпечатки зубов на обложке книги не могут быть признаны доказательством того, что владелец ее читал, порой натаскивали терьеров, приучая их терзать книгу, словно крысу. Один человек (больше он у нас не работает) был послан в дом в Килменэме, а позже обнаружен в зоопарке за передачей ценных книг своего клиента шимпанзе Чарли. Некий обработчик – выходец из сельской местности «зачитал» свои книги до полной неузнаваемости, разложив их на лужайке клиента и прибегнув к помощи лошади с бороной, в результате чего впахал их в землю, лишь тогда сообразив, что зашел слишком далеко. Как видно, умеренность – вещь, чрезвычайно редко встречающаяся в нашей стране.
Кирилл
Ошибка
Утром 16 июня 1954 года в Сэндимаунте, юго-восточном пригороде Дублина, к побережью моря подъехал старомодный кэб, которым правил носатый возница, мрачно зыркавший из-под густых бровей. В кэбе сидели шестеро джентльменов в костюмах, при галстуках, а некоторые – и при шляпах. У приземистой башни Мартелло, где располагалось закрытое по причине раннего часа кафе, в котором в прочее время редкий путешественник мог выпить чашку чая с сэндвичем, кэб остановился. Пассажиры вышли из него и направились к дому архитектора Майкла Скотта, который стоял, как бы отодвинутый несколько вглубь, будучи отделен от башни каменной изгородью, опутанной проволокой. Джентльменов ждали. Несмотря на ранний час, хозяин предложил им по стаканчику виски. Выпивка оживила гостей; один из них – худой, высокий, нескладный, с огромными очками на большом крестьянском лице, – сдвинув на затылок нелепую шляпу, решил смеха ради вскарабкаться на изгородь. Несколькими мгновениями позже за ним последовал еще один – низенький, с одутловатым бледным лицом, тоже в шляпе, еще более нелепой, нежели у первого. Залезть наверх он так и не смог, оттого довольствовался тем, что пытался стянуть за ногу своего приятеля. Оставшиеся криками заставили соперников вернуться, и вся группа, чинно распрощавшись с гостеприимным архитектором, направилась к башне. Там произошла еще более странная вещь: один из джентльменов вытащил толстенную книгу и принялся читать ее вслух, причем с самого начала. Кэбмэн, с неудовольствием поглядывавший на своих затейливых пассажиров, попытался было понять, о чем шла речь в книге, однако это были даже не стихи, которые стоило бы читать вслух, нет, в ней какой-то Бык Маллиган намеревался тщательно выбриться с утра, но некий Стивен своими дурацкими разговорами не давал ему сосредоточиться. Или наоборот, этому самому Быку не шибко хотелось бриться, и он отлынивал, тыркая приятеля… В общем, полная чепуха; к тому же, каждое второе слово было совершенно непонятно, хотя и звучало по-английски. Пассажиров извиняло лишь одно: влить в себя в 7 утра порцию виски – тут любой начнет дурачиться и с ума сходить. Меж тем, джентльмены кончили читать, один из них – кажется, самый пожилой – полез в кэб за фотоаппаратом и, заставив остальных стать рядком, щелкнул несколько раз. Потом он зачем-то сфотографировал башню и кэб с возницей; дальше тот самый дылда-верхолаз отобрал у него аппарат и без предупреждения снял своего соперника по покорению каменных изгородей. Наконец все забрались в экипаж и уехали в Дублин.
Эти фотографии сейчас передо мной. На одной из них – группка из пяти человек; в центре стоит невысокий мужчина с пронзительными глазами, с большой головой, увенчанной шляпой с широкими полями, он одет в строгую тройку, одна нога чуть отставлена назад, корпус несколько наклонен вперед, будто он собирается произносить речь перед митингующими. И вправду, он похож на какого-нибудь пламенного оратора начала прошлого века на митинге – социалистическом или националистическом, неважно. Кажется, сейчас он взмахнет рукой и примется громить капиталистов, империалистов или юнионистов… Но все это лишь видимость, к тому же на дворе не 1904 и не 1914, а 1954 год, и наш оратор – никакой не оратор, а отставной высокопоставленный чиновник министерства местного самоуправления Брайен О‘Нолан (или, как он порой называл себя по-ирландски, «Бриан О Нуаллан»), известный также (под псевдонимом Майлз на Гапалинь) как ядовитый колумнист газеты “The Irish Times”. Как раз в тот самый день, 16 июня 1954 года, в пятидесятилетний юбилей «Блумсдэя», когда О‘Нолан с приятелем-киношником организовал, кажется, первое паломничество по маршруту монструозного джойсовского «Улисса», “The Irish Times” напечатала очередную колонку Майлза, в которой автор преспокойно обвинил полиглота Джойса в безграмотности: «Его нечастые экскурсы в древнегреческий неверны, а редкие попытки построить гэльскую фразу абсолютно чудовищны».
Итак, спустя пятьдесят лет с того дня, когда Леополд Блум жарил себе на завтрак свиную почку, а Стивен Дедал выслушивал спотыкающиеся ответы учеников об обстоятельствах гибели эпирского царя, Брайен О’Нолан с друзьями совершил паломничество по маршруту скитаний двух героев однодневного эпоса Джойса. В тот же день Майлз на Гапалинь обозвал творца многоязычного универсума Finnegans Wake – невеждой [12] . Но во всей этой истории был еще третий персонаж – Флэнн О’Брайен: под этим псевдонимом О’Нолан опубликовал в 1939 году роман «О водоплавающих» [13] . Накануне пятидесятилетия «Блумсдэя» писателю О’Брайену предложили отредактировать специальный номер журнала “Envoy”, посвященный Джеймсу Джойсу. О’Брайен поначалу с раздражением отказался, но в конце концов нехотя согласился и даже написал для журнала смешное эссе, повествующее об одном дублинском пьянице, который повадился залезать в вагоны-рестораны, стоящие в железнодорожном депо, чтобы на дармовщинку истреблять запасы виски, приготовленные для пассажиров. Ворованный виски он пьет, запершись в вагонном туалете, сидя на стульчаке – чтобы никто не помешал. Однажды этот герой увлекся своим занятием и не заметил, что его вагон, забытый железнодорожниками, неделю простоял в каком-то темном тоннеле. О’Брайен говорит, что этот любитель виски и одиночества очень напоминает Джойса. Сложно сказать, что именно имел в виду автор, но мотивы столь странного оммажа великому земляку очевидны; достаточно сократить название журнала, где было напечатано эссе О’Брайена, на одну лишь букву – ‘o’ [14] .
12
Это был не первый выпад популярного колумниста в адрес Джойса.
13
Вынужден пользоваться столь далековатым переводом названия этого романа (“At-Swim-Two-Birds”), которое действительно очень трудно точно переложить на русский. По крайней мере, именно под названием «О водоплавающих» этот роман известен русскому читателю.
14
“envoy” – посланник, “envy” – зависть.
Но вернемся к нашим паломникам, которых мы оставили в кэбе, направлявшемся в Дублин. Всю дорогу О’Нолан был убийственно серьезен и строго следил за выполнением условностей ритуала, которого, впрочем, еще не существовало. Кстати говоря, каждый из участников той джойсовской церемонии символизировал кого-то из персонажей «Улисса» (или жизни самого его автора). Еврей Кон Левенталь играл роль Леополда Блума; Энтони Кронин, тогда – молодой поэт, позже – автор биографии писателя О’Брайена, где я обнаружил те самые снимки у башни Мартелло, был, конечно, Стивеном Дедалом; кинорежиссер Джон Райан, который описал перипетии (и пере питии!) юбилея «Блумсдэя», был газетным редактором Майлзом Кроуфордом. Дантист Том Джойс, не прочитавший ни единой джойсовской строчки, символизировал всю семью Джеймса Джойса, тем паче, что он был кузеном писателя. Поэт Патрик Каванах – тот самый нескладный верзила в очках – был назначен изображать музу. Наконец, сам О’Нолан сочетал в себе сразу двух персонажей: отца Стивена Дедала – Саймона, жалкого старика, пропившего все, кроме дивного голоса, и заботливого, рассудительного, положительного Мартина Каннингема. Эти роли странно соответствовали характеру и жизненным обстоятельствам самого О’Нолана – к 1954 году он уже был горьким пьяницей, если не алкоголиком, к тому же, после смерти отца в конце тридцатых он в течение долгих лет содержал мать и братьев. В ходе джойсовского паломничества О’Нолан присматривал не только за порядком перемещения от одного улиссова топоса к другому, но и за поведением своих непоседливых товарищей. По дороге на Гласневинское кладбище он заставил их вести себя так, как подобает участникам похоронной процессии. Он не давал им горланить в пути песни (что было довольно сложно, учитывая утренний виски, который лакировался по мере прохождения назначенных пунктов). Он ворчал на Кронина и Каванаха, которые отобрали у возницы поводья и намеревались сами поуправлять экипажем. Он вдруг растерял все свое чувство юмора, настаивая на скрупулезном и уважительном следовании маршрутам Леополда Блума и Стивена Дедала. Впрочем, даже будучи сверхсерьезным, О’Нолан умудрился в тот день стать участником комической сценки, выдержанной вполне в духе фельетонов Майлза на Гапалинь. Направляясь в Гласневин, компания заехала в паб, чтобы в очередной раз промочить горло. Хозяин, привыкший, что в его заведение заглядывают в основном по пути на кладбище, поспешил выразить свои соболезнования О’Нолану, которого он (и небезосновательно!) принял за распорядителя похорон. «Надеюсь, покойный – не Ваш близкий», – любезно предположил он. О’Нолан тихо ответил: «Нет, просто друг, один парень, звали его Джойсом, Джеймсом Джойсом». Хозяин задумчиво повторил несколько раз «Джеймс Джойс…», выставляя компании стаканы с виски, и затем спросил: «Не тот ли строительный подрядчик с Вулф Тон Сквэр?». О’Нолан нетерпеливо перебил его: «Нет-нет. Сочинитель». Кабатчик возопил: «А! Так это тот, который вывески сочинял! Малыш Джимми Джойс с Ньютон Парк Авеню, сочинитель вывесок; но, позвольте, он же сидел на этом стуле еще в прошлую среду… нет, вру! В прошлый четверг!» [15] .
15
И после этого недоброжелатели говорят, что Джеймс Джойс – «автор для высоколобых», «писатель для писателей»! Эту сцену мог разыграть лишь усердный читатель «Улисса»: в романе совершенно теми же словами дублинские пьяницы встречают известие о смерти Патрика Дигнама.
В этом стремлении педантично, шаг за шагом, создать (разыгрывая в первый раз) ритуал под названием «юбилей “Блумсдэя”» чувствуется что угодно, только не почтительность робкого ученика или любовь пылкого почитателя. Скорее наоборот – О’Ноланом, вероятно, двигало стремление отделаться наконец от настоящего Джойса, превратив его в легендарную и неопасную фигуру, а празднование «Блумсдэя» – в еще один милый предрассудок дублинских обывателей [16] . Тогда – в 1954 году – он (во всех трех своих ипостасях: дублинского интеллигентного обывателя, фельетониста и прозаика) нанес ненавистному Джеймсу Джойсу тройной удар: назвав невеждой, сравнив с алкоголиком-воришкой, заснувшим в обнимку с бутылкой в вагонном сортире, и превратив главный его шедевр в путеводитель. На первый взгляд, однако, эта затея не удалась – ничто не могло помешать уверенному пути благополучно умершего за 15 лет до этого Джойса в «классики XX-го века», в главные ирландские писатели всех времен, а его сочинений – на страницы десятков тысяч статей, эссе и диссертаций, где «Дублинцев», «Портрет художника в юности», «Улисса» и “Finnegans Wake” сравнивали со всем корпусом мировой литературы от (что закономерно) «Одиссеи» до любого новейшего романа. В числе этих «новейших романов», ставших подручным сырьем для «джойсовской литературоведческой индустрии», оказался и первый роман Флэнна О’Брайена.
16
Как бы он удивился и обрадовался, наблюдая недавний бессмысленно-пышный столетний юбилей “Блумсдэя”! Что написал бы в своей колонке Майлз на Гапалинь по поводу одного только бесплатного завтрака на 10 тысяч особ, который подавали почему-то на О’Конелл-стрит! Некий английский фельетонист, явно прошедший школу Майлза, назвал этот завтрак «джойсовский Happy Meal» – на манер детского меню в «Макдональдсе».
Кошмар начался с того, что «О водоплавающих», кажется, был последним романом, который полуслепой Джойс прочел без посторонней помощи. И, прочитав, похвалил. Похвалу эту О’Брайену любезно передавали разные люди, в том числе и Сэмюэл Беккет – еще одна жертва джойсовского гения. Кошмар этот оттиснут на любом современном издании «Водоплавающих» в виде рекламных цитат на обложке вроде: «Флэнн О’Брайен – лучший ирландский романист после Джойса». Чувствуете? «После Джойса»! Впрочем, следует заметить, что проклятие Джойса нависло над романом О’Брайена отнюдь не случайно. Автор сам напросился.
«О водоплавающих» – результат прочтения «Портрета художника в юности» и «Улисса» молодым одаренным писателем, не знающим пока, о чем и как ему надо писать. Не следует забывать, что эти сочинения Джойса в Ирландии 30-х годов воспринимались почти как новинки – их издали относительно недавно, а «Улисс» был вообще запрещен, и его привозили контрабандой с континента. Один из приятелей О’Нолана вспоминал в 40-е годы, что прочел «Улисса» в обратном порядке: гигантский роман был издан в двух томах и ему сначала попался в руки второй том [17] . Впрочем, сам О’Нолан основательно познакомился с сочинениями Джойса, еще учась в университете. А познакомившись, принялся за собственный роман. Главный герой «Водоплавающих» – пародия на главного героя «Портрета художника в юности» Стивена Дедала; он тоже, в своем роде, «художник» [18] , только нет в нем ни ультраромантических порывов, ни дедаловских взлетов и падений, ни воспаленного католицизма и проклятий в адрес церкви, ни терзаний больной совести и иезуитского анализа этих самых терзаний. Герой О’Брайена равнодушен к самой мучительной теме Стивена Дедала – Ирландии; более того, у него нет даже имени – не только такого, как у джойсовского героя, красноречиво говорящего об отщепенстве и творчестве, нет, у него вообще нет никакого имени. Стивен Дедал – юный поэт, покидающий родину из любви к ней, – следует собственному же афоризму: «Путь в Тару лежит через Холихэд» [19] . Его жизнь до бегства из Ирландии становится, в конце концов, романом; жизнь художника становится книгой. О’Брайен высмеял этот простоватый романтический трюк. Его безымянный герой старается вообще не покидать собственной спальни, где он обычно возлежит на кровати и либо предается приятнейшему ничегонеделанию, либо составляет – да-да, именно «составляет» – свой роман. В этом романе нет ровным счетом никакого «содержания» в традиционном смысле этого слова; его содержание есть сам процесс написания романа и крайняя озабоченность формальной стороной дела. В сущности, «Водоплавающие» представляют собой смесь заметок героя-автора, повествующих о его редких походах в университет, равнодушных стычках с дядей-опекуном и довольно дурацких беседах с друзьями за пинтой портера, с целым рядом параллельно развивающихся абсурдных повествований, пародирующих разные жанры ирландской и англоязычной литературы: от древних саг до ковбойских романов. Постепенно все эти столь разные повествования переплетаются, и складывается даже некий сюжет, точнее – два сюжета. В одном герой завершает книгу, заканчивает, несмотря на непреодолимую лень, университет и мирится с дядей. В другом сюжете – более населенном и оживленном – персонажи всех остальных параллельных повествований собираются вместе, чтобы устроить суд над посредником между героем-автором и ими самими. Посредник – романист Треллис, неустанный лежебока, плагиатор и ничтожество – придуман для того, чтобы сочинять (или перелицовывать) все эти истории про безумного короля Суини, легендарного вождя Финна Мак Кула, злого духа Пуку Фергуса Мак Феллими, ковбоев, которые пасут скот почему-то в дублинских пригородах, некоего Ферриски, который появился на свет сразу в двадцатипятилетнем возрасте, с прокуренными зубами и даже с пломбами в этих зубах [20] , и многих других. Кстати говоря, вот этот-то суд персонажей над автором и сделал «О водоплавающих» столь удобным примером для разного рода постструктуралистских теоретических построений. Начиная с 60-х годов прошлого века О’Брайена стали называть чуть ли не «первым постмодернистом» [21] , помещать его имя в достославный перечень писателей, предсказавших знаменитую «смерть автора», которую лет тридцать назад с воодушевлением констатировали французские гуру с фамилиями Барт и Фуко.
17
А Энтони Кронин утверждает, что прочел «О водоплавающих» раньше «Улисса», оттого первый роман произвел на него гораздо большее впечатление, нежели второй.
18
Английское “artist” в названии джойсовского романа “Portrait of the Artist as a Young Man” означает не только, собственно, «художника» в узком значении этого слова (то есть, живописца, скульптора и так далее), но и вообще человека искусства, «художника» в широком смысле.
19
Тара – один из главных политических и культурных центров древней Ирландии, для ирландских патриотов рубежа XIX–XX-го веков – символ былого величия и залог грядущего возрождения. Холихэд – порт в Британии, куда приходят паромы из Ирландии.
20
Идея творения, так сказать, не «с нуля», а «с середины», когда на свет появляется нечто, уже имеющее историю и следы этой истории на своем теле, ужасно понравилась бы Борхесу который посвятил ей эссе «Сотворение мира и Ф.Госс».
21
С неменьшим основанием так можно было бы обозвать и Константина Вагинова – автора «Трудов и дней Свистонова», написанных ровно за 10 лет до «Водоплавающих».
Между тем, если безымянный герой «Водоплавающих» – пародия на Стивена Дедала, то формальное изобретение, сделанное О’Брайеном в первом его романе, развивает и доводит до абсурда открытия, сделанные Джойсом в «Улиссе». В 14 эпизоде «Улисса» («Быки солнца») Джойс пародирует с дюжину различных авторских стилей – от Тацита и средневековых хроник до кардинала Ньюмена. О’Брайен идет дальше – он составляет свой роман из жанровых стилизаций, сводя их в конце в издевательскую коду, отрицающую романтическую идею «авторства» вообще. Джойс перебирает и перетасовывает корпус литературы, пытаясь «оживить» его, высечь из него искру чувства, страсти, смысла. О’Брайен исключает возможность всякого смысла вообще, его занимает механическое сочетание способов письма: чем нелепее получается результат, тем больший (вполне в духе русских обериутов) предполагается художественный эффект. Получается, что, демонстрируя бессмысленность литературы, он обессмысливает и подвиг великого модерниста Джойса, затеявшего «литературную революцию». Джойс высмеян, преодолен, повержен – таков итог первого романа О’Брайена. Никто из прочитавших роман и похваливших его этого не заметил: ни сам Джойс, ни Беккет, ни Грэм Грин. Ошибка современников искалечила дальнейшую литературную карьеру О’Брайена.