Тектоника: рассказы

Зайцев Александр

Через пятнадцать минут просыпается – и все повторяется…

Каждый раз он старается ее «вразумить» – мы уже ели, ты уже переодевалась…

Бесполезно…

На четвертый раз он, сам сходя с ума, когда она опять разогревает не успевающую остывать еду, отводит ее от плиты и трясет за плечи:

– Милена! Милена! Милена!

Она смотрит сквозь него.

– Милена! Очнись! Посмотри на меня! Да что с тобой! Когда это началось? Что ты приняла? Боже, Ми-лена!!.

Его крики чудом возвращают ее издалека – она словно трезвеет (о,

ненадолго).

Ее короткая исповедь: первые приступы в тринадцать лет; в вузе училась кое-как; худшие месяцы – ноябрь и апрель, хотя в промежутках она – абсолютно нормальный человек (попытка улыбнуться); потому-то у нее нет друзей (набегают слезы); она всегда была одинока; чертовы родители зачали ее, небось, по пьяни (слезы струятся); она недоношенная (рыдания); всегда одинока, но появился он; теперь, когда Максим увидел это – он «пошлет ее на хер», ведь такая – никому не нужна. Милена в истерике, момент просветления заканчивается. Она проваливается обратно в болезнь. Как сквозь все зеркала, вспоминает он.

После восьми она засыпает, наконец, крепко, до утра.

Он звонит ее матери. Рассказывает. Какой ужас! Нет, ничего такого раньше не случалось. Она выезжает домой ближайшим поездом. Скорую? Ни в коем случае. Ее же увезут в больницу. Напичкают сильнодействующими препаратами. Только не это.

* * *

Может быть, утро принесет что-то хорошее, Максим? Может быть, утро подарит ей облегчение?

Ты провел ночь без сна – и мозг твой искрил от перегрузки. Ты лихорадочно сопоставлял тысячи деталей, впечатлений, обломков разговоров, начиная со дня знакомства, хлопал себя по лбу, вскликивал «Слепец!», подпрыгивал с дивана и подходил к ней и вглядывался в ее лицо. И говорил вновь – «Ну конечно же!.. Слепец, слепец!»…

На рассвете она зашевелилась. Потянулась, откашлялась. Открыла глаза (ее прежний серо-голубой свет). Увидев его, радостно бросается на шею:

– Милый! Ты вернулся! Когда прилетел? Ночью? Почему не разбудил?

– Ты крепко спала.

– Мне надо умыться и привести себя в порядок.

Она скрывается в ванной и, судя по звукам, чистит зубы и принимает душ. Позже шумит вода в унитазе.

Наконец, она появляется – сияющая, свежая, прекрасная…

(Мир собирается воедино. Будто ничего не было. Ничего и не было.)

– Так почему ты меня не разбудил? – она улыбается, вытирая волосы полотенцем. – И почему прилетел раньше?

– Какое сегодня число? – холодно спрашивает он.

– Седьмое.

– Нет, восьмое.

– Этого не может быть…

Он протягивает ей мобильный телефон. Она не верит. Смотрит в свой телефон, в электронный календарь. Включает компьютер, чтобы заглянуть в интернет.

– Я что: проспала седьмое? – она тоже уже все понимает, но не хочет признавать правду.

– Нет, ты не спала.

– А что же я делала?

– Ты не помнишь? Тебе… было плохо…

Наверное, не надо было это говорить: она снова выключается, проваливается, взгляд меняется…

– Странно, что все часы идут неправильно, – заявляет она.

Он сидит еще рядом с ней, но уже бежит; он еще беседует с ней, терпеливо пытаясь нащупать дорожку к рассудку, но уже пустился наутек, сломя голову; приезжает ее мать (белая, как полотно), и он с великолепным спокойствием встречает ее, спокойно все пересказывает, давая тыл (она благодарит); он еще полчаса остается с ними, но уже давно удрал; говорит о необходимости обследования, а сам мчится и мчится прочь со всех ног…

* * *

Итак, все кончено, Максим. Милены больше не существует. Ты вычеркиваешь ее из своего будущего. Ты же не хочешь переломать себе жизнь. Две недели спустя звонит ее мать: Милена полностью поправилась, ничего подобного с ней раньше не было, она очень переживает из-за того, что тебя нет рядом. Тра-ля-ля.

Тебя нет рядом, Максим.

– Милена мне все рассказала. Она больна с детства. А вы это скрывали.

– О нет, у нее легкая возбудимость, сильная утомляемость, да, но не больна…

– Хватить брехать.

– Ну а как же ваши планы пожениться?

– Какой диагноз? Врачи Милене не нужны, потому что вы и так все знали, не так ли? Ну: какой же?

– Ты жестоко с ней поступаешь…

– Биполярное расстройство?

– Она страдает без тебя…

– Шизофрения?

– А как же готовность нести свой крест…

– Крест должен быть по плечу. А теперь диагноз! – кричит в трубку он.

– Милена с детства пьет лекарство, – мать называет препарат, не решаясь произнести вслух главное.

– Просто назови диагноз!! – орет Максим.

Мать вешает трубку…

* * *

И вот проходят полтора месяца. Он один. Ничего не происходит. Разве что – как-то ночью – плохо. Банальный скачок давления, но все равно – неприятно. На Страстной неделе схематично исповедался и причастился.

Пасха.

Как переживший землетрясение, он радуется просто спокойствию, размеренному существованию. Молится, как молятся проученные, не совсем понявшие, за что; не понимающие, но ощущающие вину. Немного кофе по утрам.

В теплый майский день он приезжает по рабочим делам в отдаленный район. Странно, но раньше никогда в нем не бывал. Здесь располагается фирма, с которой его контора ведет переговоры. Полчаса беседует с руководителем. Успешно.

Покинув офис, он решает немного пройтись. Он бредет по улицам, читает их названия, смотрит на пыльные тротуары и деревья. Когда надоедает – ищет автобусную остановку, чтобы добраться до станции метро.

Ветерок доносит фрагмент разговора. Девушка, сидящая на скамейке внутри остановки из прозрачного пластика (Максим видит ее издалека, со спины), обращается к проходящему мимо пожилому мужчине: