Телесные опыты человека-собаки: «Собака Павлова» Олега Кулика
Шрифт:
Рютинг утверждает, что учение Павлова постоянно обсуждалось на протяжение всей советской эпохи, вплоть до начала 1990-х годов, когда стали возможны критика и переоценка его открытий и личности. Я не могу судить о том, насколько открытой была эта дискуссия и знал ли о ней Кулик. Однако в своей роттердамской акции он как бы присоединяется к ней.
Обратимся к другому, чрезвычайно значимому для русской культуры эксперименту по трансформации собаки в человека и vice versa — роману Булгакова «Собачье сердце» (1925) [Булгаков 1988].Традиционные интерпретации выделяют в романе несколько основных элементов — сатиру на советское общество времен НЭПа (см.: [Proffer 1984: 123–133]), проблематизацию вопроса о добре и зле (см.: [Шаргородский 1991], [Пиотровский 1994]). В разных аспектах также исследовалась проблематика трансформации [Fusso 1989], [Mondry 1996], а также отношения к русской литературной традиции [Пиотровский 1994]. Некоторые
В своем анализе я буду опираться на эти трактовки в той мере, в какой они соотносятся с теми выводами, к которым я пришла, рассмотрев роман в контексте реальных экспериментов академика Павлова и художественного эксперимента Кулика.
Профессор Преображенский, врач и исследователь, осуществивший неудачный опыт по превращению собаки Шарика в человека по фамилии Шариков, чрезвычайно похож в описании Булгакова на Павлова с его небольшой бородкой, буржуазным образом жизни и покровительством высоких авторитетов, несмотря на открытую оппозицию советскому режиму. Объект его исследования — собака, область исследования — омоложение как часть евгенической концепции, входившей в состав поздних интересов Павлова. Профессор работает на большевиков, которые приходят в его квартиру для того, чтобы воспользоваться его услугами по омоложению. Таким образом, в самом непосредственном смысле он служит режиму, как служил и Павлов, не по желанию, но лишь для того, чтобы иметь возможность осуществлять собственные научные проекты.
Изучавший медицину Булгаков, по всей вероятности, был в курсе медицинских и научных дебатов своего времени, так что вряд ли можно счесть случайностью тот факт, что его литературный эксперимент включается в эти дебаты не только на идеологическом уровне — как критика советского проекта Нового Человека, но и в качестве оппозиции всеприсутствующему павловскому проекту.
Так, например, он приписывает изменения в поведении Шарикова после трансплантации гормонам [Булгаков 1988: 579], активно изучавшимся в то время, но категорически не принимавшимся в рассмотрение Павловым, верившим, что человеческий организм управляется нервной системой (ср.: [Gray 1979:30off.]) [10] . Для нас наиболее важно, что Булгаков оспаривает павловскую идею о коре мозга. Его профессор Преображенский пересаживает человеческие тестикулы и гипофиз [Булгаков 1988: 573ff.], тем самым возвращаясь к Р. Декарту, который считал именно эту железу ответственной за взаимодействие человеческого тела и души [Descartes 1996:5iff.]. Согласно Декарту, наличие души — критерий, отличающий человека от животного. Для Павлова вопрос о душе не стоял вовсе: ее место занимала нервная система.
10
Сегодня нам сложно представить, насколько острым было это противостояние, поскольку мы знаем, что обе объяснительные системы не исключают друг друга и равно важны (ср.: [Gray 1979:32]).
Кулик, как и Булгаков, верит, что душа существует. Пес Шарик, которого мы встречаем на первых страницах «Собачьего сердца», умеющий говорить и даже читать, имеет добрую душу. В рамках одной из своих художественных акций Кулик проповедовал карпам, по его утверждению, для того, чтобы продемонстрировать наличие у них души (интервью с Куликом, апрель 2002 года). Проповедуя, Кулик становился животным — животным, имеющим душу.
Утверждение существования человеческой души является одним из наиболее сильных антиутопических элементов романа Булгакова, текста не только «антипавловского», но и «антинаучного». Ассистент Преображенского Борменталь пытается вести научный дневник, но наблюдаемые им результаты эксперимента с каждым днем все меньше укладываются в его научные представления. В следующих главах романа объектом критики становится связанная с учением Павлова идея о том, что при помощи воспитания можно контролировать и даже изменить человеческое поведение. Шарик был хорошей собакой до тех пор, пока оставался ею. По мере очеловечивания сохраняющиеся «животные» элементы его поведения кажутся все более пугающими, однако гораздо большую проблему представляет трансплантированная вместе с гипофизом человеческая душа. Звериное должно постепенно сойти на нет — профессор Преображенский уверен в этом, и хотя оно так и не исчезает полностью, Шарикову удается обратить его на пользу своей профессиональной деятельности.
До этого момента Кулик и Булгаков рассуждают схожим образом. В отличие от Павлова и в согласии со сторонниками «глубинной экологии» Кулик не отрицает, что животные имеют душу. Для него, как и для автора «Собачьего сердца», душа животных является нравственно более совершенной. Кажется, что посредством павловского эксперимента он пытается приблизиться к этически совершенному миру, обрести способность приобщиться к вселенскому «добру». Интереснее всего, что этот нравственно высший мир, по Кулику, управляется «законом джунглей», в котором только физическая сила определяет выживание сильнейшего. В контексте целого эта радикальная мысль кажется еще более шокирующей, и художественная система Кулика раскрывается нам во всей ее этической неоднозначности. Поражает также тот факт, что достижение желаемого природного микрокосма мыслится возможным на пути воспитательного эксперимента. Неужели предполагается пробудить животные проявления в человеке с помощью воспитания? Эксперимент, со всей очевидностью, обречен на неудачу.
В литературном эксперименте Булгакова человеческая душа проявляет чрезвычайную устойчивость ко всем воспитательным мерам. Несмотря ни на что, медленно, но верно душа Шарикова ведет его к преступлению. Человеческим поведением управляет только душа, сама остающаяся при этом неизменной. Желаемое перевоспитание предстает полнейшей утопией. Таким образом, сопоставление акции Кулика с булгаковским претекстом подтверждает мой тезис о том, что акция не только вновь актуализирует утопию Нового Человека, но также и проблематизирует ее. Различение касается прежде всего художественных стратегий: в романе Булгакова собака Шарик превращается в человека Шарикова, в акции Кулика человек и художник Олег Кулик сам обращается в собаку. Способы превращения также различны: у Булгакова это хирургическое вмешательство, у Кулика — самоуничижение. Векторы превращений также противоположны.
Впрочем, эти различия существенны лишь на первый взгляд. Прежде всего, эксперимент Булгакова осуществляется одновременно в двух направлениях. В конце романа Шарикова снова превращают в Шарика, и все сугубо человеческие негативные качества, присущие гибриду Шарикову, исчезают, уступая место собачьим чертам. Таким образом, дело не в том, делается ли собака «лучше», становясь человеком, а в том, какие проблемы порождает попытка осуществления утопического идеала. В данном контексте характер превращения не имеет никакого значения.
Можно заметить, что в художественном эксперименте Кулика речь не шла ни о реальном телесном перевоплощении человека в собаку, ни о реальном создании гибридного существа. Ничего подобного, безусловно, не произошло во время представленного в Роттердаме эксперимента. Однако в позднейших проектах, входящих в состав «Зоофрении», и прежде всего в «Семье будущего» (1997), Кулик идет дальше и предполагает использование всех открывающихся в рамках биоинженерии и современной генетики возможностей преобразования человеческого тела таким образом, чтобы человек мог существовать на равных с животными [Кулик 1997: 3–6,14–19]. Это подразумевает, в частности, преобразование человеческого скелета для облегчения передвижения на четвереньках.
В одном из интервью Кулик даже упоминал о проекте, в рамках которого он сам произведет на свет ребенка от своей собаки. Предполагалось, что этот замысел, во многом напоминающий идею Булгакова, будет реализован при помощи биоинженерии. Из искусственно выращенной и оплодотворенной яйцеклетки разовьется эмбрион. Это создание будет гибридом: «Облик будет человека, но качества мировосприятие, какие-то реакции будут от собаки. Пропорции можно рассчитать» [Потапов 1997: 8].
Таким образом, все экстравагантные художественные проекты Кулика соотносятся не столько с русским контекстом, сколько с глобальными этическими проблемами современного мира. У топический проект создания Нового Человека принадлежит не только навсегда ушедшему в прошлое Советскому Союзу, это также проект будущего, чреватый теми опасностями, которые демонстрирует нам акция Кулика.
Дж. Агамбен метафорически описывает результат больших тоталитарных экспериментов XX века, к числу которых относится и советский эксперимент.
Человек достиг своего исторического telos, и ему, опять ставшему животным, не остается ничего иного, кроме как деполитизировать общество посредством неудержимого развития oikonomia или сделать обеспечение биологического существования важнейшей политической (или, скорее, аполитической) задачей. <…> Традиционные исторические силы: поэзия, религия, философия, которые, с точки зрения Гегеля-Кожева и Хайдеггера, поддерживали историко-политическую судьбу народов, с некоторого времени превратились в культурное зрелище и частный опыт, утратив всякую историческую действенность. Единственной сколько-нибудь серьезной задачей остается забота и «встроенное управление» биологической жизнью, т. е. животной сущностью человека. Геном, глобальная экономика и гуманистическая идеология — три взаимосвязанных признака этого процесса, в котором по окончании истории человечество, кажется, заимствует последний аполитичный мандат — свою собственную физиологию [Agamben 2003: 85f.].