Телестерион. Сборник сюит
Шрифт:
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Молоды? А вот что он пишет. (Берет в руки тетрадь.)
О доблестях, о подвигах, о славе Я забывал на горестной земле, Когда твое лицо в простой оправе Передо мной сияло на столе. Но час настал, и ты ушла из дому. Я бросил в ночь заветное кольцо. Ты отдала свою судьбу другому, И я забыл прекрасное лицо. Летели дни, крутясь проклятым роем… Вино и страсть терзали жизнь мою… И вспомнил я тебя пред аналоем, И звал тебя, как молодость свою… Я звал тебя, но ты не оглянулась, Я слезы лил, но ты не снизошла. Ты в синий плащ печально завернулась, В сырую ночь ты из дому ушла. Не знаю, где приют своей гордыне Ты, милая, ты, нежная, нашла… Я крепко сплю, мне снится плащ твой синий, В котором ты в сырую ночь ушла… Уж не мечтать о нежности, о славе, Всё миновалось, молодость прошла! Твое лицо в его простой оправе Своей рукой убрал я со стола.И в а н о в. Убрал?
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а (смахивая слезы). Ведь мы уезжаем. Все убрано, запаковано. Сюда уж больше, наверное, не вернемся.
И в а н о в. Но вы уезжаете вместе, в Италию, куда давно собирались.
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Да. Но то денег не было, то ему было не до меня. Я продала Русскому музею этюды Александра Иванова из отцовского наследства и рада, что Саша наконец побывает в Италии.
Б л о к (за письменным столом). А вечером я воротился совершенно потрясенный с "Трех сестер". Это — угол великого русского искусства, один из случайно сохранившихся, каким-то чудом не заплеванных углов моей пакостной, грязной, тупой и кровавой родины, которую я завтра, слава тебе господи, покину… Изо всех сил постараюсь я забыть начистоту всякую русскую "политику", всю российскую бездарность, все болота, чтобы стать человеком, а не машиной для приготовления злобы и ненависти. (Вскакивает с громким возгласом.)
Любовь Дмитриевна и Евгений Иванов прибегают к Блоку.
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Саша!
Б л о к. Что, заговариваюсь? Я считаю теперь себя вправе умыть руки и заняться искусством. Пусть вешают, подлецы, и околевают в своих помоях.
И в а н о в. "Мы рождены для вдохновенья, для звуков сладких и молитв"?
Б л о к. О, да!
И в а н о в. Прекрасно. Я пойду, а завтра, само собой, приеду вас проводить в благословленную Италию. Только, прошу, не надо поносить Россию, как всякий русский, покидая ее пределы.
Б л о к (с улыбкой). Не Россию я проклинаю, а упырей.
И в а н о в. Да и упыри наши.
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Ну, начинается?
И в а н о в (убегая). Мне пора. Прощайте!
Б л о к (следуя за ним). Это, наверное, один из упырей под видом Жени. Да, не будем мы спать. Вскоре уже ехать на вокзал.
Блок и Иванов бегают по всей квартире, Любовь Дмитриевна смеется. И тут разносится утренний колокольный звон с Исаакия.
ЭПИЛОГ
Шоссейная дорога вдоль лесистой возвышенности с бесконечными далями. Хор масок и ряд действующих лиц, за ними следует Блок, погруженный в думы.
Б л о к Над черной слякотью дороги Не поднимается туман. Везут, покряхтывая, дроги Мой полинялый балаган. Лицо дневное Арлекина Еще бледней, чем лик Пьеро, И в угол прячет Коломбина Лохмотья, сшитые пестро… Тащитесь, траурные клячи! Актеры, правьте ремесло, Чтобы от истины ходячей Всем стало больно и светло! В е р и г и н а О, весна без конца и без краю — Без конца и без краю мечта! Узнаю тебя, жизнь! Принимаю! И приветствую звоном щита! М е й е р х о л ь д Черный ворон в сумраке снежном, Черный бархат на смуглых плечах. Томный голос пением нежным Мне поет о южных ночах. Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а В легком сердце — страсть и беспечность, Словно с моря мне подан знак. Над бездонным провалом в вечность, Задыхаясь, летит рысак. В о л о х о в а Страшный мир! Он для сердца тесен! В нем — твоих поцелуев бред, Темный морок цыганских песен, Торопливый полет комет!Хор масок пляшет, вовлекая в хоровод и актрис, и Мейерхольд их уводит за собой. Блок выбегает на луг.
Б л о к О, я хочу безумно жить: Всё сущее — увековечить, Безличное — вочеловечить, Несбывшееся — воплотить! Пусть душит жизни сон тяжелый, Пусть задыхаюсь в этом сне, — Быть может, юноша веселый В грядущем скажет обо мне: Простим угрюмство — разве это Сокрытый двигатель его? Он весь — дитя добра и света, Он весь — свободы торжество!Сюита из комедии «Анна Керн»
ПРОЛОГ
Санкт-Петербург. Зал в колоннах в доме Олениных на Фонтанке. Шарада, то есть в живой картине молодая женщина поразительной красоты изображает Клеопатру, в руке у нее корзина с цветами. Среди гостей баснописец Крылов с его колоритной фигурой, мелькают также Дельвиг в очках, генерал Керн, Полторацкий, — все как бы в дымке воспоминаний. На переднем плане останавливаются Пушкин и офицер.
П у ш к и н. Слишком юна и невинна для Клеопатры Анна Керн.
О ф и ц е р. Однако она замужем и молодая мать.
П у ш к и н. А кто ее муж, этот счастливец?
О ф и ц е р. Боевой генерал.
П у ш к и н. Ого! Значит, он стар. На твое счастье, я думаю.
О ф и ц е р. Я ее двоюродный брат.
П у ш к и н. Тем лучше! И что же такое, скажи, Анна Керн?
О ф и ц е р. Она робка и серьезна; с увлечением читает Руссо и мадам Сталь. Она умна.
П у ш к и н. Зачем хорошенькой женщине ум? Подойдем к ней. (Осмотрев корзину с цветами и указывая жестом на офицера.) А роль змеи, как видно, предназначается этому господину?
Анна Керн, отвернувшись, уходит.
О ф и ц е р. Ах, Пушкин! Твоя шутка не понравилась госпоже Керн.
П у ш к и н. Я же говорю: зачем хорошенькой женщине ум? Красота в ней — всё! В досаде на меня она и вовсе блистательна. (Наблюдая за Керн издали, застывает в задумчивости, как в шараде, привлекая внимание окружающих.)
1
Тригорское. Парк над рекой. Шум ветра в верхушках деревьев; лиловые тучи закрывают солнце, и воцаряются ранние летние сумерки. У скамьи Анна Вульф и Анна Керн.