Тело
Шрифт:
– Не самый лучший выбор, но он твой, – произнес старослужащий.
– Пусть идет, – крикнул от двери Жорик. – Зашкварится, будут спать вместе, голубки.
Серега пожал плечами и вышел из комнаты отдыха. Мишка постоял, переводя взгляд с Миронова на уходящего Сергея. Но вдруг «дед» обернулся и сказал:
– Не глупи. Идем.
И Мишка пошел. Как овца, молча.
Глава 10
Женю привлек странный гул. Он еще какое-то время прислушивался, пытаясь понять, что это, но потом, сообразив, что единственным разумным гулом мог быть только звук, производимый вагонетками, катящимися по рельсам,
Соловьев перевел дух и, все еще не решаясь выйти на рельсы, начал двигаться по стенке вверх. Гул колес стих минут через пять, но Женя так и не успокоился. Не то чтобы ему было страшно. Увидеть призрак оставленного умирать сослуживца страшнее самоходной железки. Но если появление Сухорукова можно было отнести к галлюцинациям, нарисованным совестью, то демонстрационное движение вагонетки (мол, посмотрите, какая я) – это шаг к сумасшествию. Объединить эти два явления он не мог. Пока не мог.
– Эй! Держи!
Голос Сухорукова донесся оттуда, куда укатилась вагонетка. И снова Соловьев, впав в ступор, не смог объединить долбаную тележку и мертвеца. Он просто стоял и смотрел в черноту, в которую уходили проржавевшие рельсы. Он был готов ко всему. Даже к тому, что к нему сейчас выедет БТР с мертвяками по бортам. Даже если в коридор влетит вертолет, он только немного напряжется, но будет готов к этому. А вот к тому, что произошло потом, он все-таки готов не был.
– Ты видишь то же, что и я? – спросил Сухоруков у него за спиной.
Женя подпрыгнул, не зная, куда бежать.
«Это такой маневр, – подумал Соловьев, когда с грохотом на него наехала вагонетка. – Они вместе».
Евгений отлетел к стене. Правая нога сначала онемела. Он схватился за нее и осмотрел рану. Жить будет, а вот передвигаться теперь с трудом. Это был план мертвого сослуживца. Вывести из строя противника и оставить подыхать в этой заднице. Ничего не напоминает? Женя замотал головой. Нет! Нет! Он не готов так закончить свою жизнь. Он вообще-то никак не готов заканчивать ее. Женя собирался прожить еще не один десяток лет, но Сухоруков, казалось, об этом не знал. Призрак, или кто это был, подошел к Соловьеву и, показав куда-то вправо, спросил:
– Как делить будем?
Женя схватился за бесполезный пистолет, потом прижал рану на ноге. Кровь струилась сквозь пальцы. Соловьев поглядывал то на рану, то на Саню. Женя не понимал, о чем говорит Сухоруков. Значил ли его вопрос, что он не собирается убивать его? Даже если так, то что он собирался делить с ним? Сейчас он готов был отдать все, что угодно, лишь бы остаться в живых. Ну, почти что угодно. Несмотря на смертельную опасность, нависшую над ним, Евгений хотел посмотреть на то, чем с ним делился мертвец. Хоть одним глазком.
– Как скажешь. – Сухоруков нагнулся к Жене и с силой ткнул пальцем в правый глаз. – Теперь смотри. – Призрак показал вниз, туда, где остановилась вагонетка.
Женя вскрикнул и, поняв, что его мысли бессовестно читают, решил думать о чем-нибудь отстраненном. Но то, что он увидел, заставило его забыть и об опасности, и о ранах, и о слезящемся глазе, и уж тем более о чем-то отстраненном. Вагонетка буквально наехала на кучу золотых слитков.
Он не верил своим глазам. Кажется, это называлось родиться в рубашке. В Борькином случае это больше походило на издевательство. Он был жив и почему-то при этом не чувствовал себя счастливым. Он чувствовал себя столетним стариком, которого удивляло лишь то, что он до сих пор еще не умер. Он устал жить, мать их! И ничего с этим поделать не мог. Борька лежал на какой-то куче и не мог пошевелиться. Нет, он, конечно же, мог предположить, что все-таки умер, но режущая боль в ноге напомнила ему, что не так все просто.
Боря попытался выбраться из-под барахла, наваленного на него, но не смог. Вещи, лежавшие рядом, были набиты чем-то тяжелым, поэтому отодвинуть их единственной рукой не представлялось возможным. Он попробовал всунуться в мешки над собой, нога и обрубок руки взвыли, боль пробежала по нервам-проводам и взорвалась в мозгу. Нет! Он заживо похоронен под какими-то мешками. Мешками, пахнущими сгнившим мясом. У Борьки даже голова закружилась. Непонятно даже, от чего больше. Не то от боли, не то от запаха разложения.
Шувалов все-таки смог освободить здоровую руку и отодвинуть один из мешков. О свежем воздухе в заброшенной шахте мечтать и не приходилось, но дышать стало легче. И в образовавшуюся прореху он смог рассмотреть комнату, в которой находился. Она была освещена каким-то неровным светом. Свечи или факела… Прямо сказать, Борьке было наплевать, что и где светится. Он думал, как ему выбраться из-под груды отходов. Мешки с какой-то дохлятиной были скользкими и вонючими. Но, поборов отвращение, он продолжил вывинчиваться из-под мусора.
Вдруг что-то выпало прямо перед ним. Он отмахнулся и тыльной стороной ладони дотронулся до предмета. Боря отдернул руку. Комок рвоты подкатил к горлу. Шувалов подавил позывы и всмотрелся в предмет. Это была рука. Кожа была мерзкая на ощупь и кое-где уже полопалась, но, тем не менее, она была человеческой. Боря с ужасом понял, что его окружают трупы. Эти мешки с гнилыми отходами были не чем иным, как разложившимся мясом в одежде.
Его вырвало. Шувалова мало волновало, что он сейчас перепачкается в блевотине. Он уже достаточно испачкался, и несколько кусочков переваренной пищи не будут смотреться на нем отвратительно. Ему очень хотелось вытереть рот, но это могло подождать. Когда все твое тело в гное и личинках, рот в блевотине – это не самое худшее. Он продвинулся еще немного, пока не почувствовал острую боль в ноге. Боря дернул ею еще раз. Казалось, что черенок, прикрученный с наружной стороны ноги, за что-то зацепился. Он дернул еще и подтянул ногу к себе.
Борька решил передохнуть, чтобы выскочить из этой кучи трупов, когда понял, что в комнате кто-то есть. Кто-то живой.
Соня чувствовала, что выход где-то рядом. Ей даже казалось, что затхлый воздух шахты начал замещаться свежим с улицы. Ее радости не было предела. Она готова была бежать и кричать. Но ее что-то останавливало. Не могло все быть так просто. Хотя если подумать, то именно должно. У всего есть конец. И этот гребаный коридор когда-нибудь должен был закончиться. Другое дело, что она не должна была дойти до него. Так просто.