Телохранитель Каина
Шрифт:
Ни Китайгородцев, ни Хамза, судя по поведению старухи, не входили в круг таких людей.
– Все будет так, как ты захочешь, – совершил временное тактическое отступление Лисицын. – Давай поднимемся наверх.
Он все еще надеялся на то, что ему удастся увести мать в лабиринты этого огромного дома, подальше от посторонних ушей и глаз.
Но женщина не оставила ему ни капли надежды.
– Ты не слышал, что я тебе сказала? – сухо осведомилась она.
Лисицын изменился в лице.
– Хорошо, – сказал он неожиданно кротким голосом. – В этом доме не будет посторонних, если ты этого не хочешь. Я предполагал,
– Я не нуждаюсь…
– И мне очень тревожно за тебя, поверь, – продолжал Лисицын. – Поэтому я сделаю иначе. Мы поставим здесь забор. Высокий, крепкий. Поставим дом для охраны, человека на четыре, я так думаю, – он вопросительно глянул на Хамзу.
– Люди у меня есть, – поддакнул понятливый Хамза.
– Видеокамеры будут, освещение – все честь по чести, – сказал Лисицын.
– Я не собираюсь жить в тюрьме! – сердито произнесла женщина.
– Дом надо охранять! – парировал Лисицын с жесткостью. Он решительно пошел вверх по лестнице.
Женщина помедлила секунду, потом направилась вслед за сыном.
Лисицын уехал спустя час.
– Я обо всем договорился, все нормально, – сказал он перед отъездом, обращаясь не к Хамзе, а к Китайгородцеву.
Будто заранее извинялся перед ним, понимая, как непросто тому здесь придется. Даже похлопал ободряюще Китайгородцева по плечу.
– Когда ты сможешь сюда переселиться? – спросил Лисицын.
– Уже завтра, если потребуется.
– Хорошо, – одобрил Лисицын. – Поживешь тут. Месяц.
Выжидательно посмотрел на Китайгородцева.
Тот молчал.
– Сам видишь, какие проблемы, – сказал Лисицын. – А если еще люди будут меняться, мама этого не выдержит. Скажет что-нибудь вроде того, что тут не дом теперь, а проходной двор.
– Месяц – я смогу. А там видно будет.
– Вот именно, – кивнул Лисицын. – Там видно будет.
Хозяйка не вышла проводить гостей.
Сначала уехали Лисицын и его охрана. Сразу за ними отправились и Китайгородцев с Хамзой.
Дом высился черным утесом, Китайгородцев всматривался, пытаясь хоть где-то увидеть проблеск света. Нигде и ничего.
– Не верится, что она живет здесь одна, – пробормотал он.
– Какой-то мужичок еще живет. Дальний ее родственник. Завхоз и адъютант в одном лице. Это мне Лисицын рассказал.
– И больше никого?
– Больше никого.
Как они до сих пор тут жили без охраны? В огромном доме. В глухом лесу.
– Сам Лисицын здесь почти не появляется, – сказал Хамза. – Построить построил, а потом разочаровался, видно. Так бывает: не лежит душа.
На обратном пути в Москву, скрашивая скуку поездки по ночной дороге, Хамза рассказал своему спутнику то, что знал.
Лисицын завладел этой землей в неспокойные девяностые годы. Здесь была турбаза, полсотни деревянных домиков, разбросанных по лесу. Домики снесли, построили большой дом, похожий на замок. Воплотилась в жизнь, видимо, какая-то давнишняя мечта Лисицына, родившаяся от подсмотренного то ли по телевизору, то ли в кино, а может, что-то подобное он увидел в одной из заграничных поездок, и захотелось ему возвести нечто похожее, но чтобы не дальше, чем в ста километрах от Москвы. Дела не позволяли надолго отлучаться из России, бизнес не оставишь без присмотра. Начинал он в девяностые «непонятно с чего», как выражался в подобных случаях Хамза, и в те годы занимался, видимо, много чем, в том числе и делами, о которых ныне не хотелось вспоминать, но в отличие от бедолаг, которые либо полегли от пуль, либо сгнили в тюрьмах, Лисицын вовремя что-то сообразил и вырулил на дорогу цивилизованного и респектабельного бизнеса, превратившись во владельца доходных объектов московской недвижимости. Много что ему принадлежало, и он напрасно времени не терял, сдавал свои особнячки в аренду.
В то, что у Лисицына сейчас все было чинно-благородно, можно легко поверить, потому как Хамза никогда не брался обслуживать клиентов, если там угадывались какие-то темные дела. Хамза предварительно наводил справки – возможности у него были.
– Этот дом в лесу – чепуха, – сказал Хамза Китайгородцеву. – Просто повод, чтобы попробовать с Лисицыным плотнее поработать. Если получится его взять на обслуживание… Только представь: у него объектов множество, и везде нужна охрана. Выгодный клиент! Если дело выгорит, конечно.
В поместье Лисицына Китайгородцев отправился на следующий день – один и на своей машине. Ехать было непросто: раненая нога еще не вполне ему подчинялась.
День был такой же ненастный, как накануне. И настроение у Китайгородцева соответствующее. Пустынная дорога через лес, сумрак под деревьями, сыро, холодно, и в конце пути – неприветливый дом с темными окнами. Едва Китайгородцев увидел этот дом, настроение у него окончательно испортилось. Вспомнилась старуха в черном. Старая ведьма. Попьет кровушки. С нею будет нелегко.
Никто не встречал Китайгородцева. Он, опираясь на палку, не без труда поднялся по ступеням. Дверь оказалась запертой. Звонок был старомодный, надо вращать ручку. Китайгородцев сделал пару оборотов. За дверью пугливо тренькнул звонок. Китайгородцев долго ждал. Никто не появлялся. Китайгородцев еще позвонил. Тот же результат. Озадаченный, он спустился с крыльца и, прихрамывая, пошел вокруг дома. За окнами не угадывалось жизни, но у Китайгородцева было неприятное ощущение – будто за ним подглядывают. Он косился на окна, но так никого и не увидел.
За домом начинался лес, но ближе к дому он был прорежен и превратился в парк – в том парке Китайгородцев увидел обширный пруд. Прудом давно не занимались, он зацвел, покрылся водорослями, там плавали ветки и опавшая листва, а берега заросли травой – все выглядело так, как на картинах старых художников. «Графский пруд». Холст, масло. Запустение и тлен. И так повсюду. Дорожки, когда-то протоптанные между деревьями, давным-давно заросли, никто по ним не ходил. Поднялся беспорядочно кустарник. Картина медленного разрушения былого обустроенного пространства завораживала. Китайгородцев долго стоял неподвижно, потом крикнула птица, он вздрогнул и обернулся. Дом отсюда, от пруда, казался еще более безжизненным, чем с противоположной стороны. Здесь не было крыльца и рамы окон не были выкрашены белой краской – все очень мрачно, без оживляющих деталей.