Телохранитель
Шрифт:
Американский посланник еле сдерживался, чтобы не наговорить Хекматияру грубостей.
— Это будет инсценировка, — объяснил он. — Застрелите столь ненавистных вам кафиров из винтовок старого образца, которые вполне могли храниться в подполах местных жителей, и бросите оружие на месте боя.
— Резни, — поправил его полевой командир.
— Не проявляйте несвойственную вам щепетильность в вопросах военной морали, уважаемый Гульбеддин, — попросил собеседника Кононофф и тут же перевел стрелки разговора на иное направление. — Да, с вами пойдут еще двое наших. Ваши люди должны будут обеспечить их личную безопасность и неприкосновенность.
— Кто они? — поинтересовался афганец.
Хекматияр насторожился, ожидая некоего очередного подвоха со стороны своего собеседника.
— Журналисты CNN. Ну, и попутно агенты Центрального разведывательного управления. Они все снимут на телекамеру, и уже на следующее утро о кровавой резне Ишкашима узнает весь мир.
— Где они?
— Здесь, в вашем лагере, прибыли со мной и ждут под охраной в одной из мазанок. — Голос Кононоффа вдруг стал очень тихим и вкрадчивым. — Я бы не хотел, чтобы они присутствовали при начале нашего разговора. За участие в этой, назовем ее так, краткосрочной кампании им причитается по пятьдесят тысяч долларов, половину суммы они уже получили, но мне не хотелось бы, чтобы журналистам в принципе стало известно, что правительство США заплатило за данную услугу лично Гульбеддину Хекматияру пятнадцать миллионов кровных денег американских налогоплательщиков.
— Вы, янки, как никто другой в мире умеете обращать кровные деньги своих сограждан в кровавые деньги своего правительства. — Лидер Исламской партии Афганистана, кажется, полностью отрешился от обрушившихся на него угроз, и к нему вновь вернулась способность к легкости в общении и к колкостям.
Но Кононофф не склонен был более к любой словесной пустопорожности.
— Вот вам чемоданчик. — Он поставил на достархан кейс-атташе с миллионом долларов и придвинул его поближе к Гульбеддину. — Спрячьте его, уважаемый, подальше. Остальное вы получите в тот же день, когда кадры Ишкашима станут достоянием суда мировой общественности. Хотите, четырнадцать миллионов будут предоставлены вам в ценных бумагах американского казначейства?
— Я предпочитаю наличные. И позвольте уж в этой части наших договоренностей оставить право выбора за собой.
— А вы думаете, легко лазать по горам с металлическими кофрами, набитыми деньгами. Впрочем, здесь право выбирать действительно за вами. А теперь давайте наконец пригласим к этому щедрому столу моих спутников. Поверьте мне, они очень голодны.
Через минуту-другую охранники Хекматияра ввели в комнату двоих небритых субъектов в замызганных джинсах и джемперах. Несмотря на весь свой затрапезный вид, оба по-военному вытянулись перед Кононоффым и Хекматияром.
— Позвольте представить вам, уважаемый Гульбеддин, своих друзей и попутчиков. — Кононофф встал и подошел к вошедшим. — Это мистер Элиот Смоллетт, некоронованный король военного репортажа из CNN, а это его телеоператор — мистер Майкл Гольдберг, тоже признанный ас своего дела.
Услышав фамилию, которая показалась ему еврейской (таковой она и была на самом деле), афганец слегка поморщился. Но совладал со своей юдофобской нетерпимостью, властным жестом повелел своим нукерам отойти подальше и указал гостям на пустующие места перед достарханом. Те уселись и, не дожидаясь особого приглашения, принялись уплетать мясо и фрукты.
Как оказалось, американцы пережили два нелегких дня, связанных с постоянным перемещением в горной местности, в течение которых они действительно ничего не ели, кроме одной упаковки галет на троих. Насытившись, оба журналиста включились в разговор, шедший в основном о подготовке к операции в горном пуштунском лагере под Дрошем и последующем переходе диверсионного отряда к Ишкашиму.
Эту историю три недели спустя мне рассказывал пуштун-перебежчик Ширвани, присутствовавший при разговоре Хекматияра и Кононоффа. Потом я сам интересовался личностью отпрыска бывших соотечественников. Много лет спустя после того, как тот бесславно закончил свою профессиональную деятельность карьерного дипломата и цэрэушника по совместительству, я разыскал кое-какие документы о нем, чтобы составить более полное впечатление об этом человеке, с которым у меня состоялся заочный поединок, что называется, не на жизнь, а на смерть.
А началось все 5 мая 1983 года, когда в Джелалабад из Мехтарлама, административного центра соседней провинции Лагман, доставили перебежчика с той стороны. Взяли его неподалеку от кишлака Калуч. Там была крупная вылазка духов, которую, по полученным предварительно агентурным данным, инспектировал сам Хекматияр. Уничтожить этого матерого зверя, проявлявшего удивительную изворотливость, а еще лучше изловить и посадить его в клетку, почиталось делом чести для любого подразделения советского ограниченного контингента, воюющего с его бандами на протяжении всего афганско-пакистанского «фронта». Впрочем, забегая вперед, замечу, что это так и осталось нашей хрустальной мечтой, разбившейся окончательно 15 февраля 1989 года.
И мало кто может себе представить, что именно в те майские дни четвертого года вторжения, во время трехдневного противостояния с Хекматияром в Лагмане, наши как никогда были близки к ее осуществлению. То, что «гиндукушский барс» попал в устроенную нами засаду и едва ускользнул, позволило тогда Ширвани перебежать на нашу сторону. С очень ценной, как выяснилось впоследствии, информацией.
Пленника представлял мой старый знакомец, шутник и балагур, старший сержант Сашка Птичкин, непосредственно захвативший его в стычке на горной тропе.
— Понимаете, товарищ капитан, — объяснял он мне, — как-то странно этот душман себя вел. В то время как все остальные духи отпрянули назад, сбившись в кучу, и явно кого-то прикрывали, этот, напротив, ринулся в нашу сторону, выкрикивая: «Аллах акбар!» — и стреляя из «калаша». Мои, кто находился по бокам, хотели было его завалить, но я почему-то в тот момент скумекал, что он специально палит поверх наших голов. Когда же мы его пригнули к земле, значит, он нарочито громко стал кричать своим на пушту, а нам что-то при этом лопотать по-английски, и так жалобно, как будто молить о чем-то.
— Что лопотал, о чем просил? — спросил я.
— А мне почем знать, товарищ капитан. Я же — сельская средняя школа. Знаю только немецкий, да и то с букварем.
— С чем? — не понял я.
— Ну, с этим… Как его, черт?.. А, со словарем!
— А откуда знаешь, что он лопотал именно на английском?
— Ну как? Музыку с ребятами слушаем современную, растем, так сказать, над собой, кумекаем.
— Ну а что ты кумекаешь по поводу того, зачем он перебежал на нашу сторону?