Телохранитель
Шрифт:
«Русский американец» Сайрус Кононофф (Сергей Александрович Кононов) встретил известие о провале «Красного берега» все там же — в секретном горном лагере Хекматияра. Через два дня после случившегося его сначала перебросили вертолетом из Дроша в Кветту, а оттуда тем же способом на борт американского авианосца «Нимитц», который патрулировал тогда в Персидском заливе. На его карьере, которая, казалось, стремительно пошла в рост, был поставлен большой жирный крест. Далее о его судьбе практически ничего не известно. Ходили слухи о том, что он попал под действие программы ФБР COINTEL-PRO, занимающейся противодействием проявлениям антиамериканской деятельности. Позже мне кое-что удалось узнать и о его русской родословной.
Его vis-a-vis по «тайной вечере» в Дроше 11 апреля 1983 года Гиндукушскому Барсу Гульбеддину Хекматияру повезло больше.
И, наконец, о Ширвани, без участия которого у этой истории был бы, возможно, другой, более печальный конец. После краха «Красного берега» он не мог больше вернуться к Гульбеддину. Во второй раз Хекматияр вряд ли поверил бы в его счастливое спасение. Прощаясь со мной на границе Афганистана с Вазиристаном, он признался, что никакой жены-таджички у него нет, что сам он — не пуштун, а пакистанец, и дети у него, дочь и трое сыновей, совсем от другой женщины.
Уже потом я узнал, что Ширвани являлся офицером спецслужб Исламской Республики Пакистан, которые внедрили его в ближайшее окружение Хекматияра, поскольку правительство в Исламабаде никогда особо не доверяло «гиндукушскому барсу в лисьей шкуре». К тому же он был завербован еще и британской разведкой, которая пыталась играть особую роль, отличную от американской, на Среднем Востоке в условиях пребывания в Афганистане ограниченного контингента Советских войск.
А вот о том, что его предки были мусульманскими богословами в девятом поколении, он не соврал. Ширвани всегда считал, что ислам — мирная религия, которой нельзя прикрывать массовые истребления инакомыслящих. В силу этой своей убежденности он и принял тогда, в Дроше, тяжелое для себя нравственное решение, помог кафирам предотвратить гибель большого числа единоверцев.
За фактическую измену его не судили, а только уволили со службы. Какое-то время подполковника в отставке Ширвани Аюб-бека подвергали преследованиям, но после того как 17 августа 1988 года американский военно-транспортный самолет «Геркулес» С-130 с президентом Пакистана Мухаммедом Зия-уль-Хаком на борту разбился под Лахором (одна из версий крушения — расправа Вашингтона со ставшим неугодным ему политическим лидером, как это было когда-то с упоминаемым выше Омаром Торрихосом. — Прим. авт.),его оставили в покое. И даже вернули некоторые государственные привилегии, положенные «отставникам» его ранга.
Недавно я получил письмо из Карачи — Ширвани живет сейчас там, — написанное на безупречном английском языке, а прочесть не могу. Ведь у меня тоже что-то вроде сельской средней школы с немецким букварем, как сказал однажды Саша Птичкин, царствие ему небесное. Жаль парнишку, веселый был. Тогда, после завершения нашей контроперации «Красный берег», старшему сержанту действительно дали медаль «За отвагу». А три месяца спустя он погиб во время рейда, получив Красную Звезду посмертно.
И вот сегодня, вспоминая его шутки, я сижу и кумекаю, как бы мне перевести письмо от моего доброго знакомого Ширвани. Акинфеев далеко, а обращаться к частному переводчику времени нет. Хотя любопытство, полагаю, рано или поздно все равно возьмет верх, и я обязательно сделаю это.
Бедуин
Свой первый «афганский» отпуск в Союзе я в основном проводил не на пикниках с друзьями, а за чтением книг, чего прежде за мной не наблюдалось. Тем самым я исполнил завет подполковника Калитвинцева, напутствовавшего меня на путь истинный во время нашей первой встречи после моего прибытия в Кабул.
Мне, старшему лейтенанту Северову, поручили возглавить оперативно-агентурную группу, действующую в восточной провинции Нангархар. Главная местная достопримечательность, внесенная во все международные
Эти люди, облаченные в традиционные галабеи (белые туники) и куфии (такого же цвета шапочки-платки с черными околышами-венцами), проживали преимущественно на территориях, оккупированных Израилем, на Западном берегу реки Иордан и в приграничной с Иорданией пустыне Негев, везли на Землю обетованную «неуказанный товар» в виде пряностей, коконов китайского шелкопряда, иные мелочные экзотические товары. Конечно, все это в наше время можно было бы купить в тамошних магазинах, причем в красивой упаковке и не в виде полуфабрикатов, но такой способ доставки через перевал в одном из самых живописных мест Центральной Азии на высоте 1030 метров над уровнем Мирового океана считался экологически чистым. Мы, советские люди, этому показателю качества продукции никогда особого значения не придавали, но в буржуазных странах он давно уже был культом, поэтому ряды израильских рынков с бедуинскими негоциантами были всегда полны народа.
Опасения у советского командования вызывало то обстоятельство, что в условиях разрастания в Афганистане гражданской войны и сопротивления нашему военному присутствию, Хайбер продолжает играть роль главного транспортного коридора. Сегодня по нему везут транзитные товары, но завтра мешки с перцем и тмином и шелковые коконы вполне могут заменить ящики с патронами, оружием, амуницией, рассуждали в наших штабах. К тому же центральное афганское правительство, требуя, с одной стороны, от высшего советского руководства более активного участия ограниченного контингента в прямых боевых столкновениях с противниками кабульского режима, с другой — всячески препятствовало тщательному контролю над проводкой через проход моторизованных и вьючных караванов.
Долгое время на этом участке афганско-пакистанской границы, входящей в 120-километровую зону так называемой линии Мортимера Дюранда, установленной в 1893 году, сохранялся статус-кво. Караваны шли, и содержимое перевозимых ими тюков и ящиков действительно вскоре изменилось. Товар уже не доходил до берегов Леванта, а оседал на скрытых базах пуштунов, проживающих по обе стороны «дюрандовского кордона», и неизменно оборачивался против военнослужащих ограниченного контингента, регулярной афганской армии и афганской милиции — царандоя.
Когда я вступил в должность в Нангархаре, наша сторона только начала принимать энергичные усилия, чтобы плотно захлопнуть хайберскую заслонку для тех пуштунских торговцев, кто решил поменять промысел и приумножал свои богатства на крови, бесперебойно обеспечивая оружием воинственные горские племена, возведшие свою свободу в совершеннейший абсолют. В Кабуле продолжали этому активно противиться. Причина такого упорства многим была непонятной.
На словах высшие иерархи Саурской революции, в большинстве своем пуштуны, выступали за наведение порядка в этом стратегическом регионе страны и полное его подчинение центральному правительству, но действовали при этом как-то странно. Не обходилось, были уверены наши начальники, без откровенного пособничества. Невидимые нити связывали лидеров Народно-демократической партии с не признающими их верховную власть соплеменниками, но прежде чем положить конец этому двурушничеству, надо было эти нити распутать на местах, причем сделать это максимально деликатно. Какими бы ни были результаты подобного расследования, никто ни в Министерстве обороны СССР, ни в КГБ не позволил бы бросать тень на руководителей братской страны. Руки и ноги бы оторвали тому, кто посмел бы усомниться в искренности наших афганских друзей. Однако истина в этом смысле была важнее. Установив связи кабульских функционеров с вождями пуштунских племен, «живущих» контрабандой, можно было бы запустить скрытые механизмы давления на Кабул прямиком из Москвы, заставить здешних марксистов играть по правилам, которые бы устанавливали им мы.