Телохранитель
Шрифт:
С этого задания, на распутывание которого ушло больше года, и продолжилась моя служба в предгорьях Гиндукуша. Подполковник Калитвинцев ввел меня в курс дела, рассказал мне немного об этих местах. Моя оперативно-агентурная группа должна была действовать в районе Старой английской дороги.
— Ты, Северов, — сказал он мне с некоторой издевкой в голосе, — хоть знаешь, что такое САД (аббревиатура Старой английской дороги. — Прим. авт.)?
— Пока понятия не имею, товарищ подполковник, — бойко ответил я. — Но обещаю, что быстро войду в курс дела и разберусь с окружающей меня обстановкой.
— А ты почитай Киплинга, Нафтулу Халфина, — присоветовал Калитвинцев. — Люди, между прочим, очень умные книжки писали, привязанные к местным природным условиям, традициям, нравам и обычаям здешних дикарей. Акцентирую, именно дикарей. Для нас они всегда будут коварными горными волками, готовыми при любом удобном случае вцепиться мертвой хваткой в глотку, а никак не товарищами. Сколько бы ты им ни читал коммунистические проповеди.
— Я, Виктор Анисимович, как только приеду домой на побывку, сразу пойду и запишусь в библиотеку. И все ваши умные книги обязательно прочту. И еще много других. А раз здесь нет библиотеки, буду определяться на местности вприглядку. Если, конечно, вы мне позволите.
Калитвинцев понял мой сарказм и, судя по всему, оценил его. Но ничего не ответил, а только в усы себе усмехнулся. Убеленный ранней сединой подполковник наверняка очень удивился бы, если бы узнал — я ему об этом просто никогда не рассказывал, случай не представился, — что дома на следующий день после встречи с семьей я пошел и записался-таки в городскую публичную библиотеку. И проводил в ней по нескольку часов в день, являясь туда при полном параде. Все-таки, как-никак, храм торжества человеческой мысли.
Внешний вид молодого, коротко стриженного старлея с загорелым обветренным лицом явно диссонировал с собирающейся здесь институтской профессурой — людьми серьезными, сплошь в очках. Многие из них были подкованы в различных областях знаний и правильно расшифровывали наградные планки на моей гимнастерке. Поэтому, когда я выходил в курилку, все находившиеся здесь великие разумники приветствовали кавалера ордена Красной Звезды и медали «За отвагу», вставая и тихо здороваясь. Мой первый год в Афгане прошел в таких переделках, что некоторые из них снятся мне и по сей день. Несколько раз я чуть было не отправлялся на тот свет, но, слава богу, пронесло. Избежал даже ранений. В силу небывалого везения мои заслуженные регалии украшали парадный мундир, который, признаться, я никогда не носил, а не атласные подушечки из категории привычных похоронных принадлежностей. В ответ я кивал докторам наук и доцентам, вид у меня при этом был глуповатый, и мое лицо покрывалось густой краской легкого стыда. Но это было внешнее проявление неловкости. В душе я ликовал, чувствуя уважение столь солидного общества.
Здесь же, в курилке, сбивались в стайки молоденькие студентки, дымившие, как паровозы. По весне они писали свои дипломные и курсовые работы. Юношей-сокурсников рядом с ними не было. Первые теплые деньки влекли парней в учреждения совсем иного рода, где подавали пиво или что-нибудь покрепче. Сам знаю, поскольку после школы первые два года проучился в гражданском вузе, а потом через военкомат перевелся в военное училище. Лихорадочная научная деятельность у этих оболтусов начиналась, как правило, с тяжким протрезвлением за несколько дней до защиты, и тогда они брали штурмом библиотеки, и на это время храмы мысли благодаря их полупьяному галдежу-балдежу больше напоминали те же пивные.
Но сейчас здесь царила божья благодать, располагающая к глубоким раздумьям. Девицы в курилках пялились на мою тельняшку, выглядывающую из-за отворота, весело прыскали и строили мне глазки. Но я был непреклонен, поскольку пришел сюда не в поисках романтических похождений, а за знаниями. Во всяком случае, так я себя настраивал через силу, хотя соблазн поддаться чарам этих «розанчиков» был велик. Кое-что из того, что я познал в тиши читального зала, признаться, меня ошеломило. Например, то, что пуштуны, которые вот уже без малого двенадцать веков никаких книг, кроме Корана, в руках не держали, на самом деле являются потомками древних евреев, и библейский Ветхий Завет определяет их этническое происхождение, как одно из десяти потерянных колен Израилевых.
Подивившись немало этому обстоятельству, я тем не менее не придал ему тогда особого значения, так как даже предположить не мог, что буквально через месяц оно мне поможет в поисках развязки одной приключившейся со мной истории, с грифом особой государственной важности и почти детективной.
Руководя оперативно-агентурной группой, я был в большей степени не воином, а проповедником. Мне приходилось вступать в контакты с местным населением, наводить мосты взаимопонимания с вождями племен, быть в курсе всех принятых ими решений от обычной кишлачной шуры [1] до лойя-джирги [2] пуштунских предводителей, если та созывалась на «территории ответственности» моей ОАГ.
1
Шура— местный совет. (Прим. ред.)
2
Лойя-джирга— всеафганский совет старейшин. (Прим. ред.)
Связи центральных чиновников с «суверенными» пуштунскими князьками по-прежнему не давали покоя нашему командованию, и все это в конечном итоге обрушивалось на мою голову. Родина всего за год службы высоко оценила мои заслуги, но не проходило и недели, чтобы вышестоящее начальство не вызывало меня «на ковер» и не грозило сорвать погоны, орден и медаль перед строем, если я в ближайшее время не представлю результаты работы.
Всякий раз мне говорили, что необходим решительный прорыв на данном направлении. Хайбер должен находиться под полным нашим контролем не только с точки зрения обретенного права громить в его окрестностях духов, доставляющих через границу оружие, если, конечно, они попадутся нам под горячую руку. Пока статистика свидетельствовала, что на один уничтоженный караван приходилось по меньшей мере три, успешно преодолевших этот рубеж. Поэтому следовало узнать механику этого контрабандистского процесса, работающего в режиме перпетуум-мобиле, обнаружить концы в высоких кабульских кабинетах, ну и, наконец, найти «точку отталкивания», чтобы разорвать порочный круг, повернув ситуацию в свою пользу. Только так проходной двор Хайберского прохода можно было бы превратить в мышеловку. И все это почему-то легло на мои плечи. Хотя ничего случайного в этом нет. Афганская кампания была странной войной, на которой стратегические задачи зачастую решали комбаты. Так что и моя должность начальника ОАГ выглядела не самой последней в такой табели о рангах.
Была у меня одна зацепка в Кабуле. Офицер, работающий под прикрытием в отделе безопасности царандоя, обладал информацией, получаемой не только из секретных официальных источников, но и из мест, которые при определенных обстоятельствах могли быть еще менее доступными для нас.
Мир-Хуссейн Мустафа был из небольшого пуштунского клана чиквари, горные владения которого соприкасались с «зоной Хайбера». Бал здесь правили мехсуды, многочисленное племя горцев (слово «пуштун» и переводится на русский язык как «горец»), населяющее Северо-Западную пограничную федерацию Пакистана и несколько примыкающих к ней афганских провинций, но вокруг них кучковалась целая россыпь рыбешек помельче, часто враждующих друг с другом, однако как-то приспособившихся кормиться вблизи знаменитого караванного пути. Я был уверен, что есть что-то несоизмеримо большее жажды наживы, что цементировало злейших недругов, заставляло их играть в одну и ту же игру, помогавшую им преодолевать ненависть и брезгливость в личных взаимоотношениях.
Я уже готов был вылететь в Кабул для встречи с Мир-Хуссейном, но неожиданно случились обстоятельства совсем иного толка, помешавшие мне это сделать в заранее установленный день.
Накануне в районе Хайберского прохода наша артиллерия накрыла-таки очередной караван, пришедший с той стороны. Спецназ потом довершил дело, взяв в плен двенадцать духов, но двадцать семь из них все же были убиты. Груз оказался самым что ни на есть мирным — те же традиционные на протяжении многих веков коконы шелкопряда, изделия из металла, дерева, поделочного камня. Спрашивается, какого черта возить все эти безделицы через охваченную гражданской войной страну? Сила привычки? Над местом боя поднялись тучи перца, корицы и тмина из пробитых осколками и простреленных тюков, так что до тех пор, пока пряная пыль не осела на землю, нашим бойцам пришлось разгребать здесь все в противогазах.