Тем, кто не любит
Шрифт:
– Катя! – Он ужаснулся. – Как ты могла об этом молчать! Знать и молчать! Ты же знаешь, мама была очень занята! Но ты могла бы мне сказать об этом… И потом, ведь есть же еще и дед.
– Бабушка не велела мне говорить. А деда она не хотела пускать по магазинам. Боялась, что упадет.
– Катя, возьми! – Он стал выгребать из карманов купюры. В юности у него было очень красивое кожаное портмоне. Но со времени первой женитьбы он никогда не носил кошельков из принципа. И сейчас мятые доллары и рубли вперемешку лежали в карманах его рубашки и куртки, и он совал эти деньги в руки дочери.
– Папа, ну что ты, здесь очень много!
– Купи все, что нужно на первых порах. Купи теплые сапоги бабушке. Кушай мясо и фрукты. Я заработаю и дам тебе еще денег. И слушай. Пожалуйста, не делай аборт!
Она снова заплакала.
– Я сама не хочу! Я уже люблю этого маленького… Но как же мы будем…
– Послушай, все будет прекрасно! – Он вытер ей слезы своим платком, выпачканным в крови. – Ты теперь самый родной для меня человек. И мама тебе непременно бы так же сказала. Я стану самым лучшим, самым добрым на свете дедом. Я буду тебе помогать. Ты родишь, посидишь дома годик и снова пойдешь в институт. Мы все вместе и вырастим, и выучим твое дитя, не волнуйся. Только пусть появится на свет этот ребенок! – Он обнял ее, помолчал и добавил: – Во искупление наших грехов.
19
Как это часто бывает, Женя Кружков узнал о том, что случилось, последним. В тот день он ждал приезда Натальи Васильевны и не мог сидеть в лаборатории. Он вышел на улицу и прохаживался вдоль забора, где как раз под окнами ее кабинета доцветала в тени сирень. Он ждал, что вот-вот над его головой хлопнет окно, и, подняв голову, он увидит тонкую руку, цепляющую фрамугу на крючок, чтобы створка не закрывалась. И тогда он побежал бы наверх. Он так ждал и ждал, но фрамуга не открывалась. Когда же, потеряв терпение, Евгений все-таки поднялся, наверху будто все вымерло и только в большой лаборатории сидел кто-то из аспирантов и пил из бутылки пиво.
– Пива хочешь? – спросил он Кружкова.
– Нет.
– Ах да, понимаю, что кощунствую, – сказал аспирант. – Может, я чего-то прослушал или не понял, но Нирыбанимясо, по-моему, не сказал, отчего она умерла. И что теперь будет с лабораторией? Ты, может, знаешь?
– Кто умер? – Женя сначала подумал, что, наверное, умерла Наташина мать, но сердце его почему-то так странно болезненно заныло.
– Да ты что, свалился с луны? – аспирант смотрел с недоверием. – Неужели не слышал? Где же ты был?
– Да что случилось-то? – Обмирая, уставился на аспиранта Женя. Он все надеялся, что как-нибудь окажется, что что-то случилось с кем-то другим. Не с ней.
– Ну, час назад примерно заявился сюда Нирыбанимясо, – неуверенно начал аспирант. – Все собрались, он объявил, что доктор медицинских наук Наталья Нечаева была светлым лучом современной иммунологии и что мировая наука с ее уходом понесла безвременную утрату… – Женя смотрел на него, не отводя глаз, и не мог поверить.
– …Сказал, что гражданской панихиды по желанию родственников не будет. – Аспирант поставил свою бутылку и на всякий случай отодвинулся от Жени. – Я думал, что ты, как человек приближенный, наоборот, знаешь подробности. Ведь ты все время вертишься где-то там…
– Кто тебе сказал, что Наталья Васильевна умерла? – вдруг хрипло спросил Кружков.
– Ты что, того? – Аспирант покрутил пальцем. Все ведь слышали.
– Ты не врешь?
– Точно, того. – Аспирант выкинул бутылку в корзину для бумаг и вышел из лаборатории.
– Подожди! – кинулся за ним Женя. – Ты сказал, отчего она умерла?
– Да в том-то и дело, что ничего я не сказал, – уже в коридоре, осторожно оглянувшись, прошипел аспирант. – Я тебе и говорю, что в этом есть что-то подозрительное. – Он наклонился к самому Жениному уху: – Уж не муж ли ее того… Нирыбанимясо сказал: «В результате несчастного случая…» А что это может быть за случай такой? Если бы под машину попала, никто бы, наверное, скрывать не стал…
Женя вошел назад в лабораторию, сел там, встал, почувствовал, что сейчас может сделать что-нибудь непредсказуемое, и вылетел из лаборатории на лестницу. Неизвестно, чем мог бы закончиться этот бег, если бы в этот момент снизу вверх не поднимался пешком Нирыбанимясо.
– Идем ко мне, – коротко сказал он, и Женя, готовый сейчас послать всякого, кротко за ним пошел.
Нирыбанимясо беседовал с Женей почти три часа. Потом чуть не за руку отвел его к Льву Андреевичу Мытелю, который тихо сидел, запершись в своем кабинете.
– Загрузите этого молодого человека работой под самую завязку! – сказал Мытелю Нирыбанимясо, и Лев Андреевич понял, что такое обращение к нему означает его возможный возврат в заведующие лабораторией. И, несмотря на очень печальный внешний вид, Лев Андреевич не мог скрыть удовольствия в глазах от понимания того задания, которым осчастливил его Нирыбанимясо.
– Конечно, конечно! Верный ученик! Я понимаю, – сказал он и, добавив еще несколько приятных слов, не расставался с Женей до тех пор, пока Нирыбанимясо не ушел восвояси. Следом за ним и Мытель пустился домой. И тогда Женя открыл своим ключом кабинет Натальи Васильевны и, как щенок, зарылся носом в бумаги, которые еще, казалось, хранили следы ее рук, ее запахи, ее шаль и ее слова, и заплакал.
Буквально через месяц лаборатория изменилась неузнаваемо. Кое-кто из аспирантов уже обретался возле посольства Канады, двое подали документы в Австралию, а большинство докторов разбежались по Москве в поисках других хлебных мест, интуицией чувствуя запах тления и распада. И только один Женя с неистовством спартаковского фаната с утра до вечера продолжал сидеть в бывшем кабинете Натальи Васильевны, перелопачивая ее бумаги, в сотый раз перечитывая записи, небрежно смахивая пыль с черного стола.
В один из таких дней в этот кабинет и зашел Лев Андреевич Мытель.
– Женя, решено твою тему закрыть. А в этой комнате, чтоб никому не было обидно, сделаем еще одну лабораторию.
– Кем это решено?
– У нас теперь демократия – общим собранием.
– Но почему?
– Женя, где денег взять? – Тон у Льва Андреевича был только что не отеческий. – На старых запасах долго не проживешь! Разрабатывать направление, в котором ты работаешь, могла позволить себе только Наталья Васильевна. А мы не корифеи, не гении, не миллионеры, мы жалкие труженики, нам нужно есть, пить, выживать.