Темная Башня
Шрифт:
— Она на семь миль длиннее, я знаю, и вся в рытвинах, но через Ист-Стоунэм вы сегодня не проедете. Копы его блокировали. Дорожная полиция, местные полицейские, управление шерифа округа Оксфорд.
— Вы шутите? — ответил Эдди. Вроде бы такая реакция не могла вызвать подозрений.
Электрик покачал головой.
— Никто не знает, что там произошло, но была стрельба, возможно, из автоматического оружия, и взрывы. — Он похлопал по обшарпанной рации, висевшей на поясе. — После полудня я дважды услышал слово на букву «т». И меня это не удивляет.
Эдди понятия не имел, о каком слове на букву «т» идет речь, но знал, что задержка действует Роланду на нервы. Он чувствовал
— Я говорю о терроризме, — продолжил электрик, тут же понизив голос. — У людей и в мыслях нет, что такое может случиться в Америке, дружище, но у меня есть для вас новости — может. Если не сегодня, то рано или поздно. Кто-нибудь попытается взорвать статую Свободы или Эмпайр-стейт-билдинг, вот что я думаю… правые, леваки, эти чертовы арабы. Слишком много в мире психов.
Эдди, который знал, что случилось в последующие десять лет, согласно кивнул.
— Вы скорее всего правы. В любом случае спасибо за подсказку.
— Просто пытаюсь сэкономить вам время, — пожал плечами электрик, а когда Эдди открывал дверцу «форда» Каллема, добавил: — Вы попали в переделку, мистер? Выглядите неважно. И хромаете.
Эдди действительно попал в переделку: получил сквозное ранение в руку и пулю в ногу. Ничего несовместимого с жизнью, поэтому за чередой более важных событий он об этом просто забыл. Теперь вдруг раны разболелись. И он пожалел о том, что отказался от пузырька с таблетками перкосета, предложенного Эроном Дипно.
— Да, поэтому я и еду в Лоувелл. Соседский пес меня покусал. Насчет этого я еще с соседом поговорю. — Малоубедительная, конечно, история, но ничего другого в голову не пришло. Он же не писатель. Сочинять истории — это к Кингу. Впрочем, и такой хватило, чтобы он успел скользнуть за руль «форда-гэлакси», прежде чем электрик задал новые вопросы. Эдди решил, что последний раунд он отработал удачно, и быстро тронул «форд» с места.
— Узнал, как нам ехать? — спросил Роланд.
— Да.
— Хорошо. Одно наваливается на другое, Эдди. Мы должны как можно быстрее добраться до Сюзанны. Помочь, если сможем, Джейку и Каллагэну. И ребенок вот-вот родится, уж не знаю какой. Может, уже родился.
«Поверните направо, когда вернетесь на Канзас-роуд», — сказал электрик Эдди (Канзас, как в истории о Дороти, Тото и тетушке Эм, где одно наваливалось на другое), и он повернул. Теперь они ехали на север. Солнце ушло за деревья слева от них, так что двухполосное шоссе укутывала тень. Эдди буквально чувствовал, как время скользит между пальцев, будто невероятно дорогая ткань, слишком гладкая, чтобы ее ухватить. Он надавил на педаль газа, и старый «форд» Каллема, фырча мотором, прибавил хода. Эдди разогнался до 55 миль в час. Мог бы еще добавить, но не стал: Канзас-роуд изобиловала поворотами, а вот ровностью покрытия похвастаться не могла.
Роланд достал из нагрудного кармана лист блокнота, развернул его и теперь внимательно изучал (хотя Эдди и сомневался, что стрелок может прочитать документ: большинство слов этого мира оставались для него загадкой). В верхней части листа, над текстом Эрона Дипно — рука его чуть дрожала, но писал он четко и разборчиво — и наиважнейшей подписью Келвина Тауэра, улыбался смешной бобер и тянулась надпись: ВАЖНЫЕ ДЕЛА НА СЕГОДНЯ. Прямо-таки издевка.
Не задавай мне дурацких вопросов, в дурацкие игры я не играю, — подумал Эдди и внезапно улыбнулся. Этой самой точки зрения придерживался Роланд, Эдди в этом не сомневался, несмотря на более чем очевидный факт, что их жизнь, когда они ехали на Блейне Моно, спасли несколько вовремя заданных дурацких вопросов. Эдди уже открыл рот, чтобы поделиться своими мыслями, сказать, до чего же это хорошо, что самый важный документ в истории мира, более важный, чем Magna Carta, [10] Декларация независимости или теория относительности Альберта Эйнштейна, начинается со смешного бобра и тривиальной фразы. Но прежде чем успел произнести хоть слово, накатила волна.
10
Magna Carta — Великая хартия вольностей в Англии, принятая в 1215 г.
Его нога соскользнула с педали газа, и хорошо, что соскользнула. Если б осталась на педали, он и Роланд обязательно получили бы серьезные травмы, может, даже погибли. Когда накатила волна, на шкале приоритетов Эдди Дина управлению «фордом» Джона Каллема просто не нашлось места. Ощущения были такие, как в вагончике американских горок, когда он достигает первой вершины, на мгновение замирает… наклоняется… падает… и ты падаешь, а горячий летний воздух бьет тебе в лицо, давит на грудь, а желудок плавает где-то позади тебя.
В это самое мгновение Эдди увидел, как все, что находилось в салоне автомобиля Каллема, потеряло вес, поднялось и зависло в воздухе: трубочный пепел, две ручки и блокнот с приборного щитка, старший Эдди, и, как до него тут же дошло, он сам — камей его старшего, старина Эдди Дин. Так что не приходилось удивляться, что он и его желудок выбрали разные траектории движения! Он не знал, что и сам автомобиль, который успел остановиться у обочины, также парит в воздухе, лениво покачиваясь вверх-вниз, в пяти или шести дюймах над землей, как лодочка в невидимом море.
А потом дорога с деревьями по обе ее стороны исчезла. Бриджтон исчез. Мир исчез. Послышалось звяканье колокольцев Прыжка — отвратительное, тошнотворное, вызвавшее желание заскрипеть зубами… да только зубы тоже исчезли.
Одновременно с Эдди Роланд ясно почувствовал, как его сначала подняли, а потом подвесили, словно некий предмет, внезапно ставший неподвластным земному притяжению. Он услышал колокольца и ощутил, что его тащит сквозь стену существования, но понимал, что это не настоящий Прыжок, во всяком случае, не тот, в которые ему доводилось уходить. Происходящее с ним очень напоминало явление, которое Ванни называл авен кэл, что означало «поднятый ветром и несущийся на волне». Только термин кэл в отличие от более привычного кэс указывал на природный катаклизм: не ветер, а ураган, не волна, а цунами.
Сам Луч желает пообщаться с тобой, Говорун, — послышался в голове голос Ванни. Это саркастическое прозвище он, сын Стивена Дискейна, получил от учителя за то, что очень уж редко раскрывал рот. Хромоногий, умнейший наставник Роланда, перестал его так называть (возможно, по настоянию Корта), когда мальчику исполнилось одиннадцать лет. — И если он заговорит, тебе лучше слушать.
Я буду слушать, и слушать хорошо, — ответил Роланд, и его тут же бросили. Но он никуда не упал, застыл, невесомый, с подкатывающей к горлу тошнотой.