Темная любовь (антология)
Шрифт:
Меня охватывает злость… У этого типа такой вид, словно в прошлой жизни он был дятлом. Подобный оборот событий удручает меня. Я чувствую себя жертвой. Голова у меня идет кругом. В ней — ни одной мысли, одни чувства снуют туда-сюда, взад-вперед, выскакивают наружу и вновь заскакивают обратно.
Почему все всегда кончается такой, такой ХЕРНЕЙ! "Р-р-р-р", — рычу я. Почему нормальная, хорошая жизнь постоянно обходит меня стороной? Я гляжу на него, он глядит на меня, отводит глаза, меряет меня взглядом, нахал, ниже меня ростом, заморыш, дурацкая рожа, и кухня у него тоже дурацкая!
Ничего не говоря,
И бэмс! — наступаю ему на ногу. — Ой! Ты что!
Выбегаю из дома… хлопаю дверью.
Убегаю…
Отбежав совсем недалеко, вспоминаю, что оставил там свой пылесос. Во-он там, под забором…
Он опять вышел в сад. Ползу на брюхе, как десантник… Пачкаю новый костюм…
По улочке едут на велосипедах дети. Один переехал мне ногу и засмеялся, но я молча ползу дальше…
Да, мне хочется вскочить и погнаться за этим мальчишкой, толкнуть его в кусты — мечта воплощается перед моим мысленным взором, я воображаю, как буду его убивать — провожаю его взглядом, в котором отчетливо читается моя мечта. Но я ползу дальше. Я самоотверженно отдаюсь своей миссии.
Пылесос. Хватаю его. Раз — и готово. Я отвечаю за этот агрегат.
Теперь он у меня под мышкой, и старик никак не может этому помешать! Старик опять возится в своем саду. Я встаю и кричу через забор: "ЭЙ ТЫ!" прямо в лицо старику!
Он с перепугу хлопает глазами! Злорадствуя, я машу в воздухе пылесосом и его гремучим шлангом! Старик замахивается тяпкой. В мгновение ока я срываюсь с места и, не оглядываясь, удаляюсь.
Пробежав несколько кварталов, я торможу и перевожу дух. Ноги шлепают по асфальту. Ставлю наземь пылесос, тяжело дыша, наклоняюсь, упершись руками в колени… фу-у-у-у!
Все тело гудит от утомления. Да, вот теперь я наконец-то повеселился! Какой странный старикашка, а? Не хотел долить мне воды; да мне еще повезло, что я от него вовремя удрал, ай да я!
На углу — у пересечения улицы с проспектом, служащим границей этого района — я вижу магазин. Направляюсь к нему шагом. Вхожу. Человек за прилавком рассматривает меня. Покупаю печенье, шоколадное молоко и, сам не зная, зачем, пакетик бейсбольных карточек. В детстве у меня была полная обувная коробка бейсбольных карточек. Помню, как-то я зашел в газетную лавочку, а там был один мальчишка, которому мама дала двадцатидолларовую бумажку на бейсбольные карточки. У него был день рождения, и он покупал пакетик за пакетиком, по двадцать пакетиков на доллар, и распечатывал их прямо в лавочке, до полной коллекции ему не хватало только Теда Уильямса и Боба Френда, и все ребята столпились вокруг посмотреть, и мы все упивались этой оргией, глазели, как человек покупает и распечатывает пакетик за пакетиком, я поглядел на его одежду: он был богатый, и у входа в лавочку стояла машина — длиннющая, чистая, блестящая, и я, помнится, подумал: ах, вот как богатые справляют свои дни рождения…
Иду, волоча пылесос. Останавливаюсь. Присаживаюсь. Карточки, которые я только что купил, упакованы в термически запечатанный пакетик из серебристого пластика, ничуть не похожий на старомодную прессованную вощеную бумагу моего детства. Я надорвал пакетик. Надо же — бейсболисты тоже изменились, стали похожи на нормальных людей, прямо какие-то яппи, стерильные
И, поднеся к носу пакетик, я вдохнул запах — тот самый бейсбольно-карточный запах картона, типографской краски, ломкой жвачки и… м-м-м-м. Я вновь вернулся на землю, и все стало тип-топ.
Я оттащил свой пылесос на дальний конец пустыря к огромному, развесистому вязу. Присел у подножия его мощного ствола. Мое лицо обдуло ветром. Я выбросил пакет от шоколадного молока, а потом и бейсбольные карточки. Зашвырнул их так далеко, как только мог, не стремясь попасть в конкретную мишень — просто хотел выяснить, на какое расстояние могу их кинуть…
Но затем я делаю то, что вынужден делать! Встаю и иду обратно! Сначала прячу пылесос в кустах. Вскоре вновь вижу старика в его заднем дворе. Наблюдаю за ним издали. Тихо-тихо подкрадываюсь к забору. Без предупреждения выпрыгиваю из кустарника и что есть мочи ору: "Эй, ты!", а затем с хохотом убегаю. С перепугу он подбросил тяпку в воздух. Прячусь.
Проходит десять минут. Отойдя чуть подальше, я опять подпрыгиваю над кустами и кричу: "Эй, ты!" Я ощущаю радость, ликование, а бедный старик совсем обескуражен этими "партизанскими вылазками". Еще два "Эй" — и он уходит в дом.
Ловко и бесшумно я подкрадываюсь к боковой стене дома. Он говорит по телефону: "У нас тут по кварталу бродит какой-то сукин сын. Странно себя ведет… Мне кажется, он душевнобольной… Да, пожалуйста, пришлите кого-нибудь…"
ПОЛИЦИЯ!
Бросаюсь наутек.
Но не успеваю вовремя покинуть район. Заворачиваю за угол, и тут — ай! — навстречу мне, по поперечной улице — ПОЛИЦЕЙСКИЙ ФУРГОН! Кажется, они тоже меня видят. Запутать следы!
Игра в кошки-мышки. Дворами, через кусты и автостоянки, падая ничком в кюветы, я ухожу от них.
Несколько раз они замечают меня — но я проворен. Несколько раз полицейские проезжают мимо места, где я прячусь. Проезжают медленно-медленно. Высматривают меня.
Спустя некоторое время полицейские уезжают.
Возвращаюсь к магазину. Забираю пылесос. Нахожу в телефонной книге имя старика (я прочел его на почтовом ящике). Опускаю в автомат четвертак. Телефон звонит.
— Алло?
— Эй, ты!
Ночь я провел в кустах индустриального парка, где находился офис пылесосной фирмы…
Я добирался туда пешком, пересекая незнакомые районы города. Ночью у меня по спине ползут мурашки. Ночью все настоящее. Ночь — это жужжание жуков среди деревьев, это роса, это ландшафты — все ландшафты — вся ночь целиком — вся цивилизация целиком покрыта росой — и каждый листок, каждый камешек на дороге, каждая крыша, каждый подоконник — и машины тоже — на машинах можно писать, оставлять записки — чужие машины проезжают мимо что за люди в них сидят? — чем заняты? — куда едут? — кто это странствует в глухую ночную пору? Загадка.