Тёмная рать
Шрифт:
– Мне бы всего один глоток.
– Один, говоришь?
– Да, да. Всего один.
– Пожалуй, лучше не стоит. Что ты будешь одним глотком аппетит раздразнивать?
– Я так сильно хочу пить!
– Понимаю. Всем тяжело. На то он и зомби-апокалипсис.
Дожрав вторую пачку сухарей, Цент немного подумал, и принялся за третью. Владик, осознавший, что изверг не издевается, и действительно ничего ему не даст, отошел в сторонку и сел на гудрон. Анфиса и Маринка, быстро проглотив свои более чем скудные порции, топтались на краю крыши и любовались на зомби. Выпрашивать у Цента добавки они даже не пытались – обе хорошо знали своего бывшего сутенера, и понимали всю бесполезность и даже опасность данной процедуры.
Набив брюхо сухарями так, что даже стало нехорошо, и основательно запив соленое лакомство минералкой, Цент растянулся на гудроне, заложив руки за голову, прикрыл глаза, и полностью отдался наслаждению жизнью в условиях апокалипсиса. Не прошло и десяти минут, как его неподвижность и мерное дыхание были приняты Владиком за крепкий здоровый сон. Программист, доведенный последними событиями и немотивированной жестокостью Цента до отчаяния, решился на крайне рискованный шаг – он возжелал совершить хищение продуктов. Многого Владику не требовалось. Он не претендовал на сухарики, да и не любил их никогда. Все, чего хотел Владик, это сделать пару крошечных глотков из бутылки с минералкой, потому что во рту и горле после недавней пробежки воцарилась невыносимая сухость.
Заметив, что он подкрадывается к Центу с явно преступными намерениями, Анфиса и Маринка стали делать ему страшные знаки руками и корчить повергающие в трепет гримасы, ясно давая понять, что затея неудачная, и лучше бы ему одуматься пока не стало поздно. Владик не внял совету. Его вдруг, до глубины души, возмутил тот факт, что какой-то недобитый уголовник из девяностых, чье время давно миновало, на правах силы устанавливает свои варварские законы и заставляет всех следовать им. Владик почувствовал, что в его душе поднимается волна благородного протеста против несправедливости и деспотии. Кто-то должен сказать Центу о том, какая тот огромная свинья, ведь он, похоже, сам об этом не догадывается. Пора поставить изверга на место, пора объяснить ему, что в цивилизованном обществе, живущем по священным заветам демократии, гуманизма и толерантности, подобное поведение считается просто недопустимым. Ведь он, Владик, тоже человек, тоже личность, и имеет столько же прав, сколько и эта наглая скотина, присвоившая себе весь запас пищи и воды. К тому же, в тайне, Владик считал себя выше Цента в плане духовного и интеллектуального развития, да и богатый внутренний мир тоже кое-чего стоил. А то, что Цент тупо сильнее физически, вовсе не дает ему право командовать всеми и издеваться над яркими представителями интеллигенции. Может быть, подобные порядки были заведены в лихие девяностые, но те кошмарные времена, которые сам Владик помнил смутно, давно канули в прошлое. Сейчас другое время, и ныне на любого Цента, вздумавшего жить по-старому, быстро найдется управа.
Весь охваченный духом борьбы за свои права, Владик протянул руку к бутылке с минералкой, но случайно брошенный на лицо Цента взгляд заставил сердце программиста остановиться – изверг не спал, и смотрел прямо на него.
Следующие десять минут Владик потратил на то, чтобы вымолить прощение. Цент не произнес ни слова, даже бровью не повел, но Владик чувствовал – в эти минуты решается его судьба. Он клялся, что больше так не будет, уверял, что его попутал бес, подпускал элементы самокритики, напирая на то, что является слабохарактерным, даже перечислил какие-то диагнозы, могущие послужить смягчающими обстоятельствами. Цент с интересом слушал, затем, когда Владик иссяк, медленно поднялся на ноги, подошел к побледневшему от страха программисту и прописал ему кулаком по почкам. Владик, хрипя от боли, повалился на гудрон, Цент, наступив ногой на его тело, произнес:
– В честь первого дня зомби-апокалипсиса я тебя убивать не буду… пока что. Но запомни, очкарик – еще один малейший повод, и я перестану быть добрым. Кстати, это касается всех. И не думайте, что вас защитит закон или дяденьки в форме. Эпоха омерзительного порядка закончилась. Настали времена свободной борьбы за выживание, когда прав тот, у кого больше кулаки и крепче дубина.
Владик обреченно всхлипнул, Цент, склонять над ним, замогильным голосом произнес:
– Пока живи, очкарик. Живи, но бойся.
Глава 4
Остаток дня прошел без каких-либо происшествий. Зомби все так же топтались внизу, и расходиться не думали. Цент не знал, ориентируются мертвецы на слух или запах, но факт того, что они как-то чуяли своих жертв и не собирались отступать, был очевиден.
Надежда на армию или иные силы, способные дать организованный отпор зомби, не оправдалась. За весь день Цент не услышал ни рева мотора, ни гула самолета. Небо было чистым и безжизненным, земля мало от него отличалась. Мысль о том, что зомби-апокалипсис произошел не только в данном конкретном регионе, но и по всей стране, или даже по всему миру, рождала некоторое беспокойство. Цент умел выживать в мире, где каждый сам за себя, а главный аргумент в споре это пистолет, но чертовы зомби загнали его в ловушку фактически с голыми руками, да еще в такой замечательной компании.
Осмотр окрестностей ничего не дал. Дорога, к которой примыкала заправка, была пуста, очень далеко, почти на горизонте, маячило нечто, могущее быть неким автотранспортным средством, но добраться туда было невозможно из-за зомби-осады. Цент строил разные хитрые планы прорыва, в которых главная роль, роль отвлекающего маневра, принудительно жертвующего собой ради спасения остальных, отводилась Владику, но все они были далеки от совершенства. Шанс вырваться был только один, да и Владик один – два раза скормить его мертвецам не получится. Возможно, они и один раз очкарика жрать не станут, побрезгуют.
День сменился вечером, солнце закатилось за горизонт, и температура заметно упала. Орудуя ножом, который, слава богу, догадался сунуть в карман, когда работал над битой, Цент оторвал лист гудрона, завернулся в него, как в одеяло, и почувствовал себя дураком, упакованным в гидроизоляцию. Остальным, впрочем, приходилось хуже. Цент, разумеется, и не подумал вырезать для них одеяла, а ножа никому не дал. В итоге Анфиса, Маринка и Владик сбились в кучу, чтобы хоть так сохранить остатки тепла, а Цент изволил почивать в компании скудных остатков провизии. Перед сном он пообещал убить любого, кто попытается украсть сухари или минералку, а Владику дал персональное задание – не спать до рассвета и караулить. За сон на посту посулил муки адские. Владик не усомнился в том, что изверг сможет их организовать, ибо Цент уже успел продемонстрировать ему и ярко выраженные садистские наклонности и страстное желание потакать им.
Согревшись в объятиях гудрона, Цент вскоре уснул. Ему приснилось, что вернулись лихие девяностые, и он снова крутой перец, занятый разводом лохов на бабки и доением жадных коммерсантов. Сон был волшебный, не хотелось просыпаться. Оборвать такой сон раньше срока мог лишь конченый мазохист, совершенно не ценящий собственную жизнь. Поэтому, когда Цента разбудил истошный крик Владика, он даже не удивился. Кто же еще, если не этот айтишник?
Цент распахнул глаза, видя над собой начавшее светлеть небо. Не успел он порадоваться, что дожил до утра и что на его сухари никто не покусился во мраке ночном, как вопль программиста вновь резанул по ушам.
– Что же ты так жить-то не хочешь? – проворчал Цент, выбираясь из-под гудрона. – Вот я тебя сейчас….
Тут пред очами Цента предстала такая картина, что он временно забыл о желании совершить над Владиком бесконечный ряд насильственных действий.
Бывший рэкетир всегда догадывался о том, что Маринка имеет непосредственное отношение к силам зла, только доказать этого не мог, потому что макака успешно шифровалась. Но вот настал день, когда она показала свое истинное лицо. Это лицо было ужасным: серое, покрытое зеленоватыми трупными пятнами, с налитыми кровью глазами и окровавленной пастью. Этой пастью настоящая Маринка грызла глотку своей подруге. Анфиса раскинулась на гудроне и не шевелилась, из чего Цент заключил, что сожительница отмучилась. По этому поводу Цент испытал небольшую радость, и очень удивился – ему казалось, что радости должно быть гораздо больше. Затем он перевел взгляд на Владика, который топтался на самом краю крыши и продолжал визжать как тупая девочка, и решил так: если Маринка, подзакусив своей лучшей подругой, следующим блюдом изберет жениха, то вмешиваться в семейные разборки не стоит. Но озверевшая макака могла броситься и на него, а вот это уже будет нехорошо. Из оружия наличествовал только нож, самодельная бита была недосягаема, и к тому же она фиксировала люк, препятствуя проникновению зомби на крышу.