Темная сторона Петербурга
Шрифт:
Отлично! Это как раз подойдет. Предки в осадок выпадут, если она явится домой с офигенной татуировкой на виске. Синие волосы еще покажутся им невинной детской шалостью! А там, глядишь, и до пирсинга доберемся.
Все-таки я их достану, злорадно подумала Айрин и, быстро сбежав по корявым ступенькам вниз, рванула железную подвальную дверь на себя.
Стоп! Деньги? Главное — хватило бы наличности, пискнуло в голове неизжитое щенячье нутро, но отступать было поздно: дверь распахнулась. Оттуда, как из адского пекла, дохнуло горячим, и красное свечение озарило лицо Айрин.
Откинув
В тесноватой комнатушке светились на стенах разноцветные лампы. Ближе к входу горела красная, в глубине слева — зеленая, а справа — синяя. Белая лампа была только одна: она освещала рабочее место мастера.
Высокий, с темным лицом, иссиня-черными гладкими волосами до плеч, он напоминал индейца. И вел он себя так же, согласуясь скорее с этикетом вождей племени сиу, нежели с коммерческими правилами ведения бизнеса.
Встав при виде посетительницы, он не выдавил из себя ни слова приветствия.
Стоял и молча смотрел на Айрин. Лицо его было непроницаемо. Глаза черные, как погасшие угли, и бархатные, как мех черного кота, не моргали.
— Хочу татушку сделать, — развязным тоном обратилась к мастеру Айрин.
Перекинув языком из-за щеки давно остывшую жвачку, попробовала ее жевать, но чуть не подавилась слюной. Пришлось выплюнуть жвачку в кулак — плюнуть на пол на глазах у татуировщика Айрин не решилась.
Татуировщик молчал. Пауза тянулась, и Айрин нервничала. Наконец, когда щенок внутри нее готов уже был пустить под себя лужу — метафорически выражаясь, конечно, — а говоря попросту, когда Айрин уже хотела крутануться на пятках и дать деру, рвануть обратно, наверх, к людям — к маме и папе, школе и гнусной училке по математике, черт с ними, гады они, но хоть понятные, не то что этот хрен…
— Выбирай! — сказал «индеец», разлепив коричневые губы.
И показал рукой на стену позади себя. Стена до потолка была плотно оклеена изображениями различных животных и растений, а также всяких стилизованных значков, по правде говоря, давно всем набивших оскомину: все эти якобы руны, свастики, кресты, инь-яни и неизвестные премудрости в иероглифах и арабской вязи.
Кто его знает, что на самом деле содержат эти фразы на чужих языках: может, они сообщают всему миру, что их хозяин — дурак и лох? А может, это и вовсе обыкновенные ценники на мясо?
Ничего такого Айрин не хотела для себя. Она бы предпочла наколоть какую-нибудь симпотную зверушку. Например, каракурта. Чтоб ни у кого такого не было! Что-нибудь совсем свое. Необычное.
— Тебе нужен тотем, — звучно сказал татуировщик, вглядываясь в глаза Айрин. — Тотем защитит тебя.
— Вот еще! — ляпнула было Айрин, чисто по инерции. Но спохватилась. — Можно и тотем. Главное, чтоб ни у кого…
— Я знаю, — сказал «индеец» и сделал жест рукой, приглашая Айрин занять место под белой лампой.
— Но… А сколько возьмешь? — сглотнув слюну, спросила Айрин. Щенок все еще трепыхался, вилял хвостом. Пора рубить этот хвост к чертям.
— За маленькую — четыреста.
— Правда?
Айрин обрадовалась. Она думала, татуировка
— Но я ж еще картинку не выбрала? — спохватилась Айрин, подскакивая на мягкой кушетке, куда усадил ее мастер.
— Тотем, — напомнил «индеец». — Твой тотем — шершень.
— Откуда ты знаешь? — прошептала Айрин. Шершень? А что, прикольно. Уж лучше, чем какой-нибудь стандартный скорпиончик. Скорпиончик — фуфло. Банальщина.
«А не больно будет?» — хотела спросить Айрин, но щенок внутри нее, видимо, уже все-таки сдох от огорчения.
Слабости следует изживать, постоянно призывала в школе завучиха. Эта толстуха набирала жиру с каждым новым учебным годом, но Айрин надеялась покинуть ненавистную школу еще до того, как эта дрянь не сможет влезть в школьные ворота.
Больно — не больно, здесь тебе не прививку делают, и нет школьной медсестры, деточка, одернула саму себя Айрин. И промолчала, стиснув покрепче зубы.
Татуировщик усмехнулся и крепко взял Айрин за руку, наклонившись вперед. Лицо его закрылось тенью.
Домой Айрин явилась только в половине двенадцатого.
Путь от тату-салона до дверей квартиры она проделала на автопилоте. Ей было весело, но она забыла — почему. И это как раз лучше всего: давно она не ощущала в себе такой легкости, такой по-настоящему беззаботной пустоты внутри. Вселенная вокруг притихла, сжалась в комок и вела себя тише воды — ниже травы: в таком виде она Айрин вполне устраивала.
Открыв дверь, она первым делом увидела брата, восьмилетнего Лешу.
— Ирка! Ты чего так поздно? — испуганно спросил брат, стоя на пороге детской и поджимая босые пальцы от холодного сквозняка. — Мама с папой побежали искать тебя. Где ты была, Ирка?!
— Я тебе не Ирка, — прошипела Айрин.
В прихожей горел свет, повсюду валялись разбросанные шмотки родителей. Мамин плащ висел, зацепившись рукавом за крючок. Наверное, они собирались в спешке. Из корзины в хозяйственном шкафу выкатился и замер посреди коридора клубок красных шерстяных ниток, пронзенный, как стрелой Амура, сияющей стальной вязальной спицей. Другая спица, выскочив из клубка, валялась неподалеку.
— Я тебе не Ирка, — повторила Айрин.
Взъерошенный Леша таращил на сестру круглые синие глаза; он был со сна, явно только что вылез из постели, на нем была пижама с разноцветными слониками и еще — он пах… Пах детством: мятной жвачкой, карамельным шампунем, сонным теплом постели и сладкими гренками, размоченными в какао. И все это бесило Айрин. Она ведь уже убила щенка в себе, чтобы стать взрослой. А тут — этот, пахнущий молоком…
Подобрав с полу спицу, Айрин метнулась, обхватила теплую мягкую шею брата крепким пружинистым захватом и приставила к тонкой детской коже стальное острие. Леша взвизгнул и дернулся от страха. Она не дала ему вырваться. Приблизив губы к маленькому розовому уху, горячо прошептала в него: